В тылу у немецких войск, сражавшихся под Керчью, оказались русские.

Войска, высадившиеся у Камыш-Буруна, Эльтингена, Керчи, тоже перешли в наступление.

Батальон старшего лейтенанта Цыганкова получил приказ овладеть немецким опорным пунктом за железнодорожной насыпью.

Путивцев и Никипелов бежали в первых рядах наступающих. Огонь, который вели немцы из всех видов стрелкового оружия, из минометов, из пушек, трижды прижимал советскую пехоту к земле. Трижды Цыганков поднимал своих бойцов в атаку. Трижды вражеские пули обходили его. А на четвертый он поднялся и успел только крикнуть:

— За Родину! За… — и будто поперхнулся. Секунду постоял и рухнул на землю.

Наступающие снова залегли. Кто в следующую секунду поднимет бойцов, встанет первым?..

Михаил поднялся. Зачем-то отряхнул полы шинели. И закричал:

— За мной! За Родину!..

— Ааааааааа, — понеслось над землей, терзаемой снарядами.

До вражеских окопов осталось совсем немного. Теперь уже, казалось, никакая сила не может остановить наступающих.

Немцы стали выскакивать из траншей, побежали…

Наша корабельная артиллерия прекратила огонь. Корректировщики сообщили, что войска входят в соприкосновение с противником. И тут над полем появились немецкие самолеты. Они шли на бреющем полете. Огонь их был разящим. Батальон снова залег.

Михаил с наганом в руке кричал залегшим:

— Встать! За мной! Встать… Коммунисты, за мной!

Поднялся один, второй, третий…

Михаил побежал. И в это время что-то остро и сильно ударило в спину. Огнем обожгло сердце. Разрывная пуля прошла навылет.

— Товарищ батальонный комиссар! Товарищ батальонный комиссар! — закричал Никипелов.

Путивцев лежал на спине. Из рваной раны на его груди медленно поднимался пар.

— Вперед! За Родину! — закричал кто-то.

И батальон поднялся. Возле умирающего остался только политрук Никипелов.

— Товарищ батальонный комиссар!.. Михаил Афанасьевич… Товарищ батальонный комиссар!..

Слово «комиссар» было последним, что пробилось в затухающее сознание Михаила Путивцева.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Тихон Иванович умер в октябре. Перед смертью ночью он услышал голос Ивги. Звала она его. Голос был тихий, слабый, больной. Звала она его, как в молодости: «Тиша!.. Тиша!..» А что «Тиша» — не говорила…

У Тихона Ивановича еще хватило сил выйти из флигеля во двор. Но у дома во дворе никого не было. Сад стоял уже почти голый и хорошо просматривался до самого плетня из ивовых прутьев. Луна спряталась за набежавшими тучами, а когда вышла и осветила все бледным светом, почудилось Тихону Ивановичу что-то белое меж деревьев. Каштан вдруг завыл, как по покойнику, рванулся на цепи, забился в будку…

— Свят, свят, свят… — зашептал Тихон Иванович.

Такая жуть его взяла, что все похолодело внутри, и сердце будто стало. Вспомнил он: нельзя выходить наружу, если покойник кличет. Поверье такое… Но как же не выйти, если Ивга зовет?.. И тут будто птица какая-то пронеслась над головой, он даже ветер почуял на своем лице от больших черных крыльев. Клюнуло что-то остро и больно в самое темечко, а дальше он не помнил…

Нашла его Ксеня у порога флигеля. Спасибо Каштану, выл, пока Ксеня не вышла.

Ксеня разбудила Вовку, вдвоем они кое-как затащили деда во флигель. Положили на кровать.

— Ах, батя-батя, сколько раз говорила вам — лежите в большом доме, на глазах. А тут вы без всякого присмотру…

Причитаний дочери Тихон Иванович не слышал. Пришел в себя уже утром и сразу спросил:

— А Ивга дэ?

— Батя… Мама ведь умерла еще три года назад…

Тихон Иванович отвернулся к стене, будто недовольный чем-то, помолчал, а потом тихо так сказал:

— Ось и мий час прийшов…

— Та шо вы, батя, балакаете… Ну, хвораете, хто не хворае…

— Ни, доня, чую я…

И действительно, умер он через два дня.