Оправившись от изумления, Луиза завела с подругой серьезный и довольно жесткий разговор, пытаясь убедить, что та уж очень перегибает палку. Многие одно то, что Энн мирится с присутствием в доме подобных людей, сочли бы проявлением большой терпимости. А если еще и вкладывать в заботу о них всю душу, то можно и умом тронуться.

Все было напрасно. Энн слушала, но очень скоро стало ясно, что разговор ей неприятен и она хочет поскорее его закончить. Луиза сдалась, но кое в чем, кажется, все таки преуспела. Вскоре после того разговора Лайонел привел молодого человека. Как только Энн увидела парня, у нее мурашки побежали по спине, ее до костей пробрал леденящий холод. Хотя незнакомец смиренно стоял у порога, говорил тихо и вежливо, Энн почувствовала невероятную враждебность, исходящую от него. Молодой человек взглянул на нее только раз, но этот взгляд сверкнул, словно лезвие ножа, который ищет, куда бы ударить.

Она так испугалась, что пошла к мужу и заявила: этот человек к ним в дом не войдет. Лайонел сначала был раздосадован, тем более что жена не смогла дать никакого разумного объяснения своей неприязни, но, встревоженный горячностью, с которой она говорила, в конце концов сдался.

Луиза потом похвалила подругу за твердость, но Энн сказала, что гордиться тут нечем. Что она просто поддалась наитию, бог знает что на нее нашло. Тогда Луиза подумала, что во всем этом многовато пафоса. Теперь то она все поняла. Теперь, когда было уже поздно.

Нового жильца поселили в квартирке над гаражом. Между ней и домом была телефонная связь. Он вызвался обихаживать и водить древний «хамбер хоук», унаследованный Энн от отца. Расходы на содержание дряхлого авто сильно подтачивали семейный бюджет. Лайонел не умел водить и с радостью ухватился за предложение постояльца, усмотрев в нем первый шаг по пути исправления.

Теперь, когда Луиза подошла к дому, автомобиль стоял на подъездной дорожке. Слава богу, шофера поблизости не было. Проходя мимо высоких окон столовой, она увидела Лайонела Лоуренса, который говорил по телефону. Он был явно взволнован, седые, вернее, сивые волосы стояли дыбом, как у Неряхи Петера из назидательной детской книжки. Он яростно размахивал свободной от телефонной трубки рукой.

Луиза уже собиралась подняться на крыльцо, когда увидела Энн. Совершенно неподвижная, словно впавшая в ступор, та сидела в шезлонге у большого кедра посередине лужайки. Луиза подошла к ней.

– Привет. Я принесла тебе сеянцы фиалок. Белых. – Луиза поставила подмокший пакет на траву и села. – Энн?

Тут Луиза поняла, что обманута застывшей позой приятельницы, что та вся трясется. Губы Энн то расходились, то снова сжимались и при этом дрожали. Она щурилась и часто моргала.

– Да что случилось?

– Ах, Луиза… Я сделала… нечто ужасное… я даже не могу сказать тебе.

Она разрыдалась. Луиза обняла подругу за худенькие плечи, а Энн все плакала и плакала, наконец то почувствовав, как сильно в этом нуждалась.

– Расскажи мне.

– Это слишком ужасно.

Тут Луиза подумала, что их представления об ужасном наверняка сильно расходятся.

– Ты ведь снова не лишила мамашу Крейвен привилегии расставлять цветы в церкви?

– Я… поссорилась. С Карлоттой.

– Молодец!

– Она убежала.

– Ничего удивительного. – Насчет Карлотты у Луизы были свои соображения.

– Лайонел не может найти ее. Он искал везде.

– И это все?

Выдержав долгую паузу, Энн прошептала:

– Да.

Она перестала дрожать, но сильно побледнела. Взгляд ее скользнул в сторону, она уставилась на что то поверх плеча Луизы, затем потупилась.

Луиза подумала, что более неумелой лгуньи в жизни не встречала. Первые реплики звучали вполне убедительно.