– Может быть, он чинит что‑нибудь в мастерской? И вообще, вы сегодня смотрели на термометр?

– Да, я, пожалуй, ничем не лучше коменданта замка с его охотой за ведьмами, – грустно ответил фон Браухич. – Перед вами печальный результат профессиональной шизофрении; для такого ясного ума, как ваш, ответ очевиден. Будем иметь это в виду.

– Вы собираетесь сегодня еще эксплуатировать ваш мощный интеллект? – безмятежно спросила Мэри.

– Вон там, – фон Браухич кивнул на резную дверь, – в золотой гостиной. – Он взглянул на часы. – б, уже через двадцать минут! Благодарю за очаровательную компанию, фрейлейн.

– Спасибо, вы были очень любезны. Но у вас, стало быть, еще встреча? – У нее опять участился пульс.

– Музыкальный вечер. Даже гестапо имеет свои маленькие слабости. Будем слушать песнь соловья. – Он прибавил шагу. – Простите, фрейлейн, я вспомнил, что мне еще нужно подготовить одно‑два донесения.

– Сожалею, что отвлекла вас от важных дел, капитан, – с притворной застенчивостью сказала Мэри, думая о том, что же у него сейчас на уме и что он задумал предпринять? Фон Браухич не из тех, кто внезапно вспоминает о неотложных делах; он никогда не забудет то, что для него важнее всего. – Вы очень добры ко мне.

– Счастлив служить, – он остановился у входа в ее комнату, взял ее руку в свои и улыбнулся. – Спокойной ночи, милая Мария. Вы очаровательны.

– Спокойной ночи. – Она улыбнулась в ответ. – И спасибо.

– Мы обязательно должны получше узнать друг друга, – он открыл дверь, поклонился, поцеловал ей руку, аккуратно затворил дверь и задумчиво потер подбородок. – Гораздо лучше, моя дорогая Мария, – повторил он про себя. – Гораздо.

Каррачола, Томас и Кристиансен, склонившись над столом, старательно скрипели перьями. Во всяком случае, двое из них – Кристиансен до конца не оправился от удара по голове, и писание давалось ему с трудом. Крамер чуть поодаль, тихо беседуя со Смитом, с любопытством и тенью беспокойства наблюдал за процессом.

– Похоже, они увлеклись, – заметил он.

– Вид раскрытой могилы возбуждает, – цинично отозвался Смит.

– То есть?

– Знаете, что произойдет с этими людьми через четверть часа?

– Я слишком устал, чтобы следить за игрой слов, капитан Шмидт.

– Смит. Через четверть часа они будут мертвы. И они это знают. Поэтому отчаянно борются за каждую минуту жизни: когда ее осталось столь мало, каждый миг, отвоеванный у вечности, бесценен. Так азартный игрок, зная, что проигрывает, цепляется за каждую возможность продлить игру.

– А вы поэт, капитан, – пробормотал Крамер. С минуту он походил взад‑вперед по комнате, уже не глядя на пишущих, потом сел напротив Смита. – Ладно, – сказал он. – Сдаюсь. В чем же все‑таки разгадка? Что за всем этим стоит?

– О, она проста, как все гениальное, дорогой Крамер. За веревочки дергает адмирал Ролленд. А он настоящий гений, человек, не знающий ошибок. Можете не сомневаться.

– Ладно, – нетерпеливо подстегнул его Крамер, – он – гений. Что дальше?

– Каррачолу, Томаса и Кристиансена взяли три недели назад. Они работали только в Северо‑Западной Европе, и здесь их никто не знал.

– Понаслышке знали.

– Да, но не более того. Адмирал Ролленд решил, что если трое соответствующим образом инструктированных агентов явятся сюда под видом указанных лиц, к ним наверняка отнесутся с уважением, а вы обязательно их примете.