|
.. Он мне сказал... - Какой идиот! Говорю тебе, он только поцеловал меня, не более... Дай-ка мне еще сигарету... Она надела шляпу. - Уф! Надо пойти кое-что купить... Пошли!.. Закрой дверь... Они спустились друг за другом по темной лестнице. - Тебе в какую сторону? - Иду в контору. - Придешь сегодня вечером? Толпа двигалась по тротуарам. Они расстались, и несколько секунд спустя Жан Шабо уселся за свой письменный стол перед стопкой конвертов, на которые надо было наклеить марки. Сам не зная почему, он теперь испытывал скорее грусть, нежели страх. Он с отвращением смотрел на письменный стол, устланный объявлениями нотариальной конторы. - Квитанции у вас? - спросил у него заведующий. Жан подал их. - А квитанция "Льежской газеты"? Вы что, забыли "Льежскую газету"? Подумаешь, драма! Катастрофа! Заведующий говорил таким трагическим тоном. - Послушайте, Шабо, я должен сказать вам, что так не может продолжаться. Работа есть работа. Долг есть долг. Я вынужден поговорить об этом с хозяином. А кроме того, я слышал, что вас встречают по ночам в таких неподходящих местах, куда я лично никогда не ступал ногой. Откровенно говоря, вы пошли по плохой дорожке. Смотрите на меня, когда я говорю с вами! И не принимайте такой иронический вид! Слышите? Это вам так не пройдет... Дверь захлопнулась. Молодой человек остался один и продолжал наклеивать марки на конверты. В это время Дельфос, вероятно, сидел на террасе "Пеликана" или в каком-нибудь кино. Стенные часы показывали пять. Шабло подождал, пока они подвинулись еще шестьдесят раз - на одну минуту, - потом встал, взял шляпу и закрыл на ключ ящик своего стола. Широкоплечего мужчины поблизости он не заметил. Было свежо. Сумерки расстилали на улицах широкие полосы голубоватого тумана, пронизанные огнями витрин и светом из окон трамваев. - Покупайте "Льежскую газету"... Дельфоса в "Пеликане" не было. Шабо искал его в других центральных кафе, где они обычно встречались. Ноги у него были такие тяжелые, а голова такая пустая, что ему захотелось пойти лечь. Когда он вернулся домой, то сразу же почувствовал, что происходит нечто необычное. Дверь кухни была открыта. Мадемуазель Полина, польская студентка, жившая в меблированной комнате в их доме, наклонилась над кем-то, кого молодой человек не сразу разглядел. Он молча приблизился. Вдруг раздались рыдания. Мадемуазель Полина, приняв строгое выражение, повернула к нему свое некрасивое лицо. - Посмотрите на вашу мать, Жан. А мадам Шабо, в переднике, положив локти на стол, плакала горькими слезами. - Что случилось? - Это вы должны знать, - ответила полька. Мадам Шабо вытирала красные глаза, смотрела на сына и рыдала еще сильнее. - Он добьется, что я умру!.. Это ужасно!.. - Что я сделал, мать? Жан говорил невыразительным, слишком ясным голосом. Страх сковывал его с головы до ног. - Оставьте нас, мадемуазель Полина... Вы очень милая... Мы всегда предпочитали быть бедными, но честными!. |
