Затем, точно по молчаливому соглашению, они вернулись к прежнему темпу — только теперь Беллэрс набавлял по сто, а Джим по пятидесяти. Тем временем наша идея получила распространение. Я слышал слово «опиум», передававшеся из уст в уста; и по взглядам публики можно, видеть, что она предполагает, будто у нас имеются частные сведения. Здесь произошел инцидент, весьма типичный для Сан-Франциско. Тотчас за моей спиной стоял уже некоторое время дюжий пожилой мужчина с веселыми глазами, легкой проседью и веселым красноватым лицом. Внезапно он выступил в качестве третьего соискателя, четыре раза надбавил по тысяче долларов и так же внезапно сошел с поля, оставаясь затем, как и раньше, молчаливым заинтересованным зрителем.

Со времени бесполезного вмешательства мистера Лонггерста Беллэрс, по-видимому, был не в своей тарелке, и при этом новом нападении начал в свою очередь писать что-то. Я, естественно, воображал, что записка предназначается капитану Тренту; но когда она была кончена и писавший повернулся и окинул взглядом толпу, он, к моему несказанному удивлению, по-видимому, не заметил присутствия капитана.

— Посыльный! Посыльный! — кликнул он. — Кто-нибудь позовите мне посыльного.

Наконец кто-то позвал, но не капитан.

Он посылает за инструкциями, — написал я Пинкертону.

За деньгами, — был ответ. — Попытаться кончить дело? Я думаю, пора.

Я кивнул головой.

— Тридцать тысяч, — сказал Пинкертон, перескочив сразу через три тысячи долларов.

Я заметил сомнение в глазах Беллэрса; потом внезапную решимость.

— Тридцать пять тысяч, — сказал он.

— Сорок тысяч, — сказал Пинкертон.

Последовала долгая пауза, в течение которой лицо Беллэрса напоминало книгу; затем, перед последним ударом молотка, он сказал:

— Сорок тысяч и пять долларов.

Пинкертон и я обменялись красноречивыми взглядами. Мы были одного мнения. Беллэрс попробовал кончить дело одним ударом; теперь он заметил свою ошибку и старался протянуть время до тех пор, пока вернется посыльный.

— Сорок пять тысяч долларов, — сказал Пинкертон, голос его звучал глухо и дрожал от волнения.

— Сорок пять тысяч и пять долларов, — сказал Беллэрс.

— Пятьдесят тысяч, — сказал Пинкертон.

— Прошу прощения, мистер Пинкертон. Вы, кажется, надбавили, сэр? — спросил аукционист.

— Я… мне трудно говорить, — прохрипел Джим. — Даю пятьдесят тысяч, мистер Борден.

Беллэрс в ту же минуту вскочил.

— Аукционист, — сказал он, — прошу дать мне три минуты, чтобы поговорить по телефону. Я действую как поверенный лица, которому только что написал…

— Мне до этого нет дела, — грубо возразил аукционист. — Я здесь нахожусь для того, чтобы продать разбившееся судно. Надбавляете вы сверх пятидесяти тысяч?

— Имею честь объяснить вам, сэр, — отвечал Беллэрс, делая жалкую попытку говорить с достоинством, — пятьдесят тысяч — цифра назначенная моим принципалом; но если вы разрешите мне две минуты поговорить по телефону…

— О, вздор! — сказал аукционист. — Если вы не надбавляете, я оставляю судно за мистером Пинкертоном.

— Берегитесь, — крикнул адвокат е внезапной резкостью. — Подумайте о том, что вы делаете. Вы здесь для продажи в пользу страховщиков, позвольте вам доложить, а не для угождения мистеру Дугласу Лонггерсту. Аукцион был уже неправильно прерван, чтобы дать возможность этой особе побеседовать со своими фаворитами.

— Тогда не было протеста, — сказал аукционист, видимо смущенный.