— Джим, — шепнул я. — Взгляните на Трента. Держу пари на что угодно, что он ожидал этого.

— Да, — был ответ. — Тут затеяна какая-то скверная штука.

И он снова надбавил.

Цифра приближалась к тысяче, когда я заметил по лицам находившихся против меня, что случилось что-то сенсационное, и, оглянувшись через плечо, увидел высокого, приличйого, элегантного господина, который сделал знак аукционисту.

— Одно слово, мистер Борден, — сказал он, а затем обратился к Джиму. — Ну, Пинк, на какой мы цифре?

Пинкертон назвал цифру. «Я надбавлял до нее на свою ответственность, мистер Лонггерст, — прибавил он, краснея. — Дело, мне кажется, верное».

— Правильно, — сказал мистер Лонггерст, ласково потрепав его по плечу, точно довольный дядюшка. — Можете надбавлять до пяти тысяч, если же он даст больше, то и на здоровье.

— Между прочим, кто он такой? — спросил Пинкертон. — Выглядит он проходимцем.

— Я послал Билли навести справки…

В ту же минуту один из экспансивных молодых джентльменов вручил мистеру Лонггерсту свернутую бумажку. Она перешла от Лонггерста к Пинкертону, затем ко мне, и я прочел:

— Гарри Д. Беллэрс, адвокат; защищал Клару Варден; дважды рисковал быть исключенным из сословия.

— Ну, это пустяки! — заметил мистер Лонггерст. — Кто бы мог нанять подобного ябедника? Никто из денежных людей, во всяком случае. Что если вы сразу наддадите, Пинк? Я бы сделал это. Ба! Да это ваш компаньон, мистер Додд? Счастлив познакомиться с вами, сэр.

С этими словами великий человек удалился.

— Ну, что вы думаете о Дугласе Б.? — шепнул Пинкертон, почтительно глядя вслед уходящему. — Совершенный джентльмен и культурный человек с головы до ног.

В течение этого перерыва аукцион приостановился — аукционист, зрители и даже Беллэрс, все они знали, что Лонггерст принципал, а Джим только рупор. Но теперь, когда Юпитер Олимпийский удалился, мистер Борден счел уместным проявить строгость.

— Ну, ну, мистер Пинкертон, надбавляете, что ли? — крикнул он.

Пинкертон, решив покончить разом, ответил:

— Две тысячи долларов.

Беллэрс сохранил свое хладнокровие. «И пятьдесят», — сказал он. Но среди зрителей произошло движение, и, что было важнее, капитан Трент побледнел и тяжело дышал.

— Надбавляй, Джим, — сказал я. — Трент ослабевает.

— Три тысячи, — сказал Джим.

— И пятьдесят, — надбавил Беллэрс.

Затем наддача вернулась к первоначальному темпу по сто и пятидесяти долларов; но я тем временем успел вывести два заключения. Во-первых, Беллэрс делает свои последние надбавки с улыбкой удовлетворенного тщеславия, и я мог видеть, что эта тварь гордится славой исключительного положения и уверена в успехе. Во-вторых, Трент снова побледнел при надбавке в тысячу долларов, и его радость при ответе «и пятьдесят», — была очевидна и непритворна. Здесь, таким образом, представлялась загадка: по-видимому, оба были одинаково заинтересованы, но не знали о взаимных намерениях. Это было не все. После нескольких надбавок я случайно встретился глазами с капитаном Трентом, и он мгновенно, и, как мне показалось, с виноватым видом, отвел свои в сторону. Стало быть, он желал скрыть свою заинтересованность? Как сказал Джим, происходила какая-то скверная история. Очевидно, эти двое людей, так странно связанных, так странно чуждых друг другу, решили отбить у нас разбившееся судно, хотя бы за чудовищную сумму.