- Давай-ка определим, правильно ли я тебя понял, - начал Гордон медленно. - Ты хочешь, чтобы я получил хорошую работу, жил как
добропорядочный буржуа и не подвергал опасности свое будущее, оставаясь членом партии. Так?
Она не ответила, и он продолжал:
- Насколько я понимаю, ты это говоришь из лучших побуждений. Ведь в основном у нас одинаковые взгляды. Мы оба хотим счастья своему сыну. Мы
только расходимся в методах. Безопасность, о которой ты мечтаешь для него, носит временный характер, эта безопасность зависит только от милости
капиталистов, которые управляют страной А я предлагаю.., мы сражаемся за всеобщую и постоянную безопасность, безопасность, на которую не могут
посягнуть единицы из правящего класса. Ты понимаешь?
- Ты должен с этим кончать, - сказала Энн упрямо. - Тебе надо с этим кончать.
- А если я не могу?
- Если ты не пообещаешь мне, что выйдешь из партии... - Энн остановилась, чтобы облечь свою мысль в слова. - Тогда я уеду с ребенком в
Англию, а не в Америку.
Они оба испугались того, что она сейчас сказала, но Энн продолжала тихо, едва не плача:
- Я знаю, что, если ты дашь обещание, ты его сдержишь. Я тебе верю. - И в первый раз за всю их совместную жизнь Гордон разозлился на нее,
ибо он понимал, что ее доверие оправданно: он никогда ей не лгал, никогда не нарушал данных им обещаний. Даже личную жизнь он подчинил своей
новоанглийской совестливости. А теперь вот она использует его честность, чтобы поймать его в ловушку.
- То есть, проще говоря, - произнес Гордон раздумчиво, - если я не дам тебе обещания выйти из компартии, ты заберешь сына и уедешь в
Англию. Ты меня бросишь. - В его голосе не было ни страдания, ни злобы. - А если я дам тебе такое обещание, ты поедешь со мной в Штаты.
Энн кивнула.
- Знаешь, а ведь это нечестно, - сказал Гордон, и теперь он не смог скрыть душевную боль.
Он подошел к стулу и опустился на него. Спокойно и хладнокровно он перебирал в уме все сказанное ими обоими. Он знал, что Энн сделает
именно то, что только что пообещала сделать. Он знал, что не сможет выйти из партии и что если он даже выйдет из партии, то возненавидит жену;
но он также знал, что не сможет отказаться от нее и ребенка, то есть, может быть, от нее и сможет, но не от ребенка.
- Я обещаю, - сказал он.
Он знал, что лжет. И, когда она со слезами облегчения на глазах подошла к нему, опустилась на колени, уткнулась ему головой в живот, он
ощутил жалость и сострадание к ней и еще ужас от того, что он сделал. Ибо он живо представил себе все дальнейшее. В Америке она рано или поздно
узнает, что он обманул ее, но, узнав об этом, она не покинет его, не имея ни денег, ни достаточной решимости уехать в Англию. Их привязанность
друг к другу не ослабеет. Но теперь их жизнь будет замешена на ненависти, недоверии и презрении.
И до гробовой доски они будут ссориться, ссориться... Но он ничего не мог поделать. Он гладил ее длинные тяжелые волосы, которые, как и ее
крепкое крестьянское тело, его всегда восхищали.
Он поднял ее широкоскулое, почти славянское лицо и поцеловал заплаканные глаза.
И подумал, что ничего не может поделать, и поцелуй, запечатленный на ее щеке, больно кольнул его в самое сердце.
Глава 15
В сумерках руины Нюрнберга были исполнены покойного величия, и казалось, что разрушение постигло город давным-давно в результате какого-то
стихийного бедствия - пожара, землетрясения, наводнения, многолетних дождей и засухи, и сохранившиеся кварталы высились смолисто-черными
истуканами, словно сама земля кровоточила, и спекшаяся лава образовала огромные курганы-могильники. |