Инес уже обсохла. Я осторожно приподнял ее, чтобы вытащить полотенце, и уже в ванной постарался получше выжать его и повесил на прежнее место. Вернулся в спальню и накрыл голое тело простыней. Вытряхнул пепельницы в мусорное ведро. Убрал бутылки и как следует вымыл стаканы – словно и сам тоже запачкался. А ведь я был так близок к роковому шагу, что наверняка и вправду запачкался; и сегодня, по прошествии многих лет, это так бы и расценили, поскольку сегодня судят и наказывают за мысли, намерения и желания, а в прошлом веке люди еще не были такими истеричными и неукротимыми. В ту ночь я все еще был человеком двадцатого века, по которому мы постепенно начинаем тосковать.

Не погасив нигде света, я подошел к входной двери и попробовал оценить обстановку. Если я выйду из квартиры, то уже не смогу туда вернуться, и если потом с Инес случится что‐то непредвиденное, с проблемой ей придется справляться самой. Как, впрочем, и в любую другую ночь. Но у меня не хватило бы духу – или смелости – остаться спать рядом с ней и следить за ее состоянием. Я должен был уйти оттуда. Тем не менее сначала повторил уже пройденный путь в обратном направлении – до порога спальни, постоял немного и вошел. Ничего подозрительного. Я на несколько секунд откинул простыню – на теле не было никаких следов. Но я вел себя как человек, который перед долгой поездкой пять раз проверяет, выключен ли газ. То есть выглядело это как своего рода мания. Что ж, подождем до завтра, если, конечно, она со мной свяжется; сам я предпочел бы немного повременить по мере возможности. Я снова вернулся к входной двери, но все еще медлил. Порядок восстановлен, мир будет и дальше жить так, словно этой ночи не было. То есть ночи, которую пережил один я. Больше ни для кого она не существовала, по крайней мере я на это надеялся и так мне хотелось бы думать. Никто не отважился возмутить покой вселенной, во всяком случае, я этого не сделал.

Тупра решил не показывать своего нетерпения – или злорадствовал, догадавшись о моей неудаче, – как бы там ни было, в воскресенье он мне не позвонил, а это был канун дня рождения королевы-матери, которая появилась на свет в 1900 году и которой было суждено прожить еще немало лет. Я ничего им не сообщил – ни ему, ни Перес Нуикс. Возможно, оба они, против ожидания, с уважением относились к выходным дням. К тому же тогда, если звонил телефон, нельзя было определить, кто тебя добивается, так что я имел лишь два варианта на выбор: взять трубку или не брать. Я решил, что, услышав голос одного из моих “кураторов”, молча опущу ее на рычаг – никаких выговоров или споров в это воскресенье я слышать не желал, мне требовалось время, чтобы постепенно прийти в чувство. Зато мне позвонила Инес Марсан – перед самым выходом в ресторан, и вот с ней‐то я поговорил весьма охотно. Меня очень беспокоило ее состояние, я просто умирал от любопытства.

– Привет, Мигель. Один короткий вопрос, так как я страшно спешу. – Голос ее звучал вполне естественно. – Объясни толком, что вчера произошло. Я проснулась в страннейшем состоянии и с чудовищным похмельем. Но совершенно ничего не помню, просто ничегошеньки. Я лежала в постели голая, так что, по всей видимости, наш план мы исполнили.