И тут ее голова дергается, откинувшись назад, от звонкой пощечины, которую ей отвешивает собственный отец. Девочка, явно не ожидавшая подобного насилия, испуганно ахает и хватается за ушибленную щеку… Вебер, видимо, тоже не ожидавший от себя подобного,

смущенно утыкает глаза в пол:

— Ты сама напросилась, — сипит он глухо. — Ты не имеешь право обвинять меня в подобном… Я люблю вас с мамой, ты знаешь об этом!

— Да уж я вижу, насколько ты нас любишь! — цедит его дочь сквозь зубы. — Спасибо тебе за это, папочка! — и сорвавшись с места, убегает по коридору, отчаянно сдерживая истерические рыдания.

Мы с доктором Хоффманном переглядываемся. Всё происходящее кажется настолько сюрреалистичным, что я трясу головой, словно прогоняя безумный туман… Что я здесь вообще делаю? — проносится на задворках моего сознания. Все эти сериальные страсти явно не для меня… Тяжело опускаюсь на пластиковый стул и застываю в неподвижности.

.

4 глава

4 глава.

Полчаса спустя все также продолжаю сидеть возле палаты номер 205 и созерцать белые стены вкупе с разными поучительными инфоплакатами. Невольно размышляю о том, что вскоре и мне предстоит изо дня в день ходить по таким же больничным коридорам и, подобно доктору Хоффманну, сообщать родным пациентов не самые приятные новости, а потом, если уж совсем не повезет, становиться свидетелем сцен, одна из которых не так давно разыгралась на моих глазах.

Все это не радует… Я не люблю конфликты и бегу от них всевозможными способами. И теперь в сотый раз продолжаю недоумевать, почему не бежал и на этот раз; все это как-то неправильно, неразумно, глупо, даже безумно, только некая сила, управлять которой я неподвластен, удерживает меня в этом полупустом больничном коридоре, на этом пластиковом неудобном стуле рядом с палатой незнакомой мне женщины, муж которой хочет лишить ее нерожденного ребенка, и мне, Марку, это небезразлично.

Постукивание чьей-то подошвы по полу отвлекает меня от созерцательности, и я поднимаю глаза в тот самый момент, когда тонкая фигурка Мелиссы Вебер останавливается передо мной.

— Привет, — обращается она ко мне, пихая руки в карманы узких джинсов. — Как тебе недавний концерт, понравился? — и сама же и отвечает: — Это было ужасно. Никогда ему не прощу…

Глаза у нее все еще покрасневшие и слегка припухшие после пролитых слез, но она мужественно пытается улыбаться, маскируя тем самым, затаившуюся в глубине боль.

— С отцами всегда непросто, — отзываюсь с невеселой улыбкой и пожимаю плечами. — Им всегда кажется, что они предвидят лучшее для нас… С этим нужно просто смириться! — мои слова удивляют девочку, и я испытываю тайное удовлетворение при виде ее слегка вскинутых бровок.

Она же согласно кивает, как бы признавая за этим непреложную истину, а потом осторожно присаживается рядом, сложив руки на коленях.

— Он там? — указывает головой в сторону палаты своей матери.

— Да, последние минут двадцать, едва ушли медсестры, и доктор убедился, что с твоей мамой все в должном порядке.

— Не хочу его видеть, — продолжает Мелисса со вздохом. — Знаю, что веду себя, как ребенок… Но иногда он просто невыносимый…! — она сглатывает рвущееся наружу ругательство, словно мерзкого слизняка.

— Только иногда? — подзадориваю ее. — Тогда ты счастливее меня: мой отец невыносим все свое время.