— Ну и что это значит? — с порога произношу я, заглядывая в комнату старушки и наигранно хмуря брови. — Не успел я на пару дней отлучиться, как ты уже слегла с какой-то хворью… Ну это уж совсем никуда не годится! Здравствуй, ба, — целую ее морщинистую щеку.

Разом захлестывают воспоминания о том, какой красивой и молодой она была когда-то, такой прекрасной, что представлялась мне феей… Теперь лицо этой семидесяти трехлетней женщины изборождено глубокими морщинами, и только ее ярко-голубые глаза по-прежнему лучатся умом и любовью — только это одно и осталось неизменным.

— Здравствуй, мой мальчик, — отзывается она на мое приветствие чуть хрипловатым голосом. — Всегда рада тебя видеть, даже если ты с порога начинаешь отчитывать меня… Это, наверное, профессиональное?! — улыбается она мне. — Ну как, ты теперь у нас врач? Как прошли экзамены?

— Ну, врач — это, пожалуй, сильно сказано, бабуля, — тихонько усмехаюсь я. — Сначала мне предстоит интернатура, ты знаешь…

— Да, да, я помню, — она награждает меня хитрющей улыбкой, словно шаловливая девчонка, — твой папаша, небось, уже припас тебе местечко под своим крылышком?!

Невольно скриплю зубами: это та самая болезненная тема, которую бабушка неизменно поднимает в наших с ней разговорах и которую я по возможно хотел бы и вовсе избежать — тема собственной несамостоятельности…

— Что, зубы ломит от правды? — осведомляется бабуля, похлопывая меня по руке. — Ничего, правда, она, знаешь ли, как проститутка: все ее хотят, но никто ее не любит… — Бабуля любит крепкое словцо, и я невольно растягиваю губы в улыбке. — А кто еще тебе скажет правду, кроме меня?! — она слегка приподнимается на подушках, не обращая внимания на мою гримасу. — Никто. Уж точно не моя ненаглядная доченька… Хватит держаться за ее юбку, мой мальчик! Пора жить своим умом.

— Ба, я вообще-то пришел тебя проведать, а не морали выслушивать, — вздыхаю со значением. — Сестра Агнес сказала, ты приболела…

Плюхаюсь на стул рядом с кроватью — бабушка фыркает.

— Это особа может говорить, что хочет… У меня просто небольшая ангина, а это и болезнью-то назвать нельзя! — и уже мне: — А ты, молодой человек, не пытайся уйти от темы… — Тут она смотрит мне прямо в глаза и интересуется: — Что-то произошло? Ты какай — то другой сегодня…

— Другой? — удивленно вскидываю брови. — C начала ты набрасываешься на меня с обвинениями в инфантильности, а теперь заявляешь, что я другой…

— Заметь, это ты начал с обвинять прямо с порога, — улыбается старушка. — Так что случилось? Снова твоя ненаглядная Вероника? — слово «ненаглядная» старушка произносит таким ехидным голосом, что не остается никаких сомнений в тех чувства, которые та испытывает к названной особе.

— Моя «ненаглядная», как ты выразилась, Вероника зовет меня замуж, — хмыкаю под стать бабушкиному тону, — говорит, пора бы мне уже, мол, остепениться, а свадебные колокола, как я понимаю, прекрасно этому способствуют… Что скажешь? Соглашаться мне али нет? — насмешничаю ей в тон. — Ты-то давно велишь мне оторваться от мамкиной юбки, так что, я думаю, против быть не должна…

Изначально игривый тон, в течение этой короткой тирады как-то столь же быстро сбивается на унылый конечный аккорд, словно внутри меня проткнули отлично надутый воздушный шарик. Словно мысль о браке с Вероникой и есть та игла, что протыкает и мое собственное сердце… Почти реально ощущаю болезненный укол в левом желудочке своего кровеносного органа! Смешно.