Эрик звонил из аэропорта Джэксонвилла. Пит Хоффманн девять лет числился в неофициальной ведомости Главного полицейского управления и привык считать себя ценным сотрудником. Раньше Управление волшебным образом ликвидировало все проступки Хоффманна – и служебные, и в частной жизни. Эрик Вильсон должен и этот случай превратить в небывший, в полиции такое хорошо умеют – обычно хватало пары‑тройки секретных донесений, попавших на правильный начальственный стол.

Жара в стоящем неподвижно автомобиле усилилась, Хоффманн вытер пот, ливший за шиворот; проклятая пробка между тем начала рассасываться. Хоффманн сосредоточился на номере машины, которая тащилась в двух‑трех метрах перед ним, и усилием воли заставил себя думать о Хуго и Расмусе, о настоящей жизни; двадцать минут спустя он уже вползал на парковку детского сада Хагторнсгорден в большом, застроенном многоквартирными домами районе Эншедедалена.

Хоффманн подошел к двери и вдруг замер, пальцы застыли, не дотянувшись до ручки. Он услышал голоса играющих, бурно веселящихся, шумных детей и улыбнулся, желая хоть немного продлить лучшее мгновение дня. Открыл дверь, но снова замер – плечи словно что‑то сдавило; сунул руку под пиджак – долгий выдох облегчения: кобуры нет.

Пит открыл дверь. Пахнуло свежей выпечкой, двое‑трое малышей сидели в столовой за поздним полдником. Шум доносился из большой комнаты в глубине дома, из игровой. Хоффманн присел на низенький стульчик в прихожей. Маленькие ботинки, яркие куртки на вешалках с именами детей и нарисованный детской рукой слоник.

Кивнул молодой женщине. Какая‑то новая воспитательница.

– Добрый вечер.

– Вы папа Хуго и Расмуса?

– Откуда вы знаете? Я не…

– Почти всех уже забрали.

Она исчезла за шкафом с основательно потертыми пазлами и деревянными кубиками и тут же вернулась, ведя двух мальчиков, трех и пяти лет, при виде которых у Пита радовалось сердце.

– Привет, папа!

– Привет‑привет, папа!

– Привет‑привет‑привет, папа!

– Привет‑привет‑привет…

– Привет, мальчишки. Победила дружба. Больше «приветов» мы сегодня сказать не успеем. Завтра. Завтра попробуем снова. Согласны?

Он снял с вешалки красную куртку, натянул рукава на вытянутые руки Расмуса, потом привлек его к себе – снять тапочки и надеть ботинки на ножки, которые никак не хотели стоять смирно. Нагнувшись, Хоффманн случайно глянул на собственные ботинки. Проклятье. Он забыл бросить их в огонь. Это черное, блестящее могло оказаться пространством смерти, фрагментами кожи, крови и мозга. Он сожжет ботинки, как только приедет домой.

Хоффманн потрогал детское кресло, стоящее задом наперед на пассажирском сиденье. Закреплено надежно, и Расмус, как всегда, проковыривает узор, отрывая кусочки обивки. Кресло Хуго – с высоким квадратным основанием, пожестче; Пит проверил ремень безопасности, одновременно поцеловав мягкую щечку.

– Я только позвоню. Сможете посидеть тихо минутку? Честное слово, я закончу до того, как мы проедем под Нюнесвэген.

Амфетамин в капсулах, детские сиденья, которые надо закрепить как следует, ботинки, на которых блестят частицы смерти.

Ему до сих пор не верилось, что все это – элементы его обычного дня.

Пит выключил телефон в тот момент, когда машина пересекала запруженную въездную дорогу. Он успел сделать два звонка, два коротких разговора, первый – с бюро путешествий (заказать билет на последний рейс «Скандинавских авиалиний», на 18.55, в Варшаву), второй – с Генриком, представителем головной конторы; они договорились встретиться в Варшаве через три часа.

– Я успел. На этой стороне дороги я все закончил. Теперь давайте болтать.