Всё. Жужжание сошло на нет, звонок завершился. Электронный голос монотонно произнес «Twelve thirty‑eight thirty», и взволнованный пожилой мужчина сообщил о разбое в табачном киоске на Карлавэген. Эверт поднялся и поблагодарил за помощь.

Они все втроем прошли по длинному коридору управления до следственного отдела. Свен замедлил шаг, чтобы поговорить с шефом. Гренс с каждым годом хромал все сильнее, но ходить с палкой не желал.

– Насчет квартиры. Домовладелец говорит, что ее снял два года назад гражданин Польши. Я попросил Енса Клёвье из Интерпола найти его.

– «Верблюд». Труп. Поляк.

Эверт Гренс остановился перед длинной лестницей, по которой ему предстояло подняться на два этажа, и посмотрел на коллег.

– Значит – наркотики, значит – насилие, значит – Восточная Европа.

Свен с Марианой смотрели на него, но он больше ничего не сказал, а они не стали спрашивать; возле кофейного автомата они разошлись, каждый унес с собой стаканчик. Гренс открыл дверь, по привычке направился к стеллажу у письменного стола и потянулся было к полке, но отдернул руку. Полка была пуста. Ровные пыльные контуры, отвратительные прямоугольники разных размеров – здесь стоял магнитофон, здесь – кассеты, а там (два больших четырехугольника, чуть поодаль) – колонки.

Гренс провел рукой по тому, что осталось от всей его жизни.

Музыка, которую он заклеил в коробку и которая никогда больше не зазвучит в этом кабинете, была из другого времени. Он чувствовал себя обманутым. Он попробовал приноровиться к тишине, которой здесь никогда не было.

Ему не понравилось. Тишина злобно рычала на него.

Гренс уселся за стол. «Верблюд», труп, поляк. Он, Гренс, только что видел человека с тремя большими дырами в голове. Значит – наркотики, значит – насилие, значит – Восточная Европа. Тридцать пять лет полицейской службы в этом городе – и с каждым годом все серьезнее, все тяжелее преступления. Значит, организованная преступность.  Неудивительно, что иногда ему хотелось вернуться в прошлое. Значит, мафия. Когда Гренс начинал – юный полицейский, который надеялся во всем разобраться, мафия царила где‑то невообразимо далеко – в Южной Италии, в американских городах… В наши дни расправы вроде этой, жестокость – все стало таким непонятным. Полицейские в хоть сколько‑нибудь крупных округах молча смотрят, как преступные организации делят деньги, вырученные от торговли наркотиками, оружием, людьми. Каждый год всё новые наркоторговцы вторгаются в районы, находящиеся в юрисдикции городской полиции Стокгольма, и в последние месяцы Гренсу случалось охотиться и за мексиканской, и за египетской мафией. С этой – польской – он еще не сталкивался, но составные элементы все те же: наркотики, деньги, смерть. Полиция разрывалась, но не успевала опередить преступников, каждый день полицейские рисковали, не щадя себя, – и с каждым днем все меньше контролировали ситуацию.

Эверт Гренс сидел за столом, глядя на коричневые коробки.

Ему не хватало звуков.

Звуков Сив. Звуков Анни.

Звуков того времени, когда все было гораздо проще.

* * *

В зале прилета варшавского аэропорта имени Шопена всегда была толчея. Количество прилетающих и улетающих самолетов возрастало по мере того, как огромный аэропорт перестраивался, и в прошлом году Хоффманн уже дважды терял багаж в хаосе заблудившихся пассажиров и огромных, снующих туда‑сюда автопогрузчиков.

Пит с легкой дорожной сумкой в руках миновал ленту багажного транспортера и вышел в город, куда больше Стокгольма, покинутого два часа назад. Темная кожаная обивка в такси пахла табаком, и Хоффманн на миг снова стал маленьким, он с мамой и папой ехал к бабушке, все теснились на заднем сиденье, а за окнами проплывал невероятно изменившийся город.