|
- А какой у нее голос? Немного глуховатый, низкий, и кажется, будто она слегка охрипла, не так ли? - Не помню, - заявила Фрида так равнодушно, словно я и не давал ей марки. - Какое у вас красивое колечко, право прелестное, - сказал я. - Ну подумайте получше, может быть всT-таки припомните? - Нет, - ответила Фрида, так и сияя от злорадства. - Ну так пойди и повесся, чертова метелка! - прошипел я и ушел, не оборачиваясь. x x x Вечером я пришел домой ровно в шесть. Отперев дверь, я увидел необычную картину. В коридоре стояла фрау Бендер - сестра из приюта для младенцев, и вокруг нее столпились все женщины нашей квартиры. - Идите-ка сюда, - позвала фрау Залевски. Оказывается, причиной сборища был разукрашенный бантиками младенец. Фрау Бендер привезла его в коляске. Это был самый обыкновенный ребенок, но все дамы наклонялись над ним с выражением такого неистевого восторга, словно это было первое дитя, появившееся на свет. Все они кудахтали и ворковали, щелкали пальцами над носом маленького существа и складывали губы бантиком. Даже Эрна Бениг в своем драконовом кимоно участвовала в этой оргии платонического материнства. - Разве это не очаровательное существо? - спросила фрау Залевски, расплываясь от умиления. - Об этом можно будет с уверенностью сказать только лет через двадцать - тридцать, - ответил я, косясь на телефон. Лишь бы только меня не вызвали в то время, пока здесь все в сборе. - Да вы посмотрите на него хорошенько, - требовала от меня фрау Хассе. Я посмотрел. Младенец как младенец. Ничего особенного в нем нельзя было обнаружить. Разве что поразительно маленькие ручонки и потом - странное сознание, что ведь и сам был когда-то таким крохотным. - Бедный червячок, - сказал я. - Он еще и не подозревает, что ему предстоит. Хотел бы я знать, что это будет за война, на которую он поспеет. - Жестокий человек, - сказала фрау Залевски. - Неужели у вас нет чувств? - У меня даже слишком много чувств, - возразил я. - В противном случае у меня не было бы таких мылей. - С этими словами я отступил к себе в комнату. Через десять минут зазвонил телефон. Я услышал, что называют меня, и вышел. Разумеется, всT общество еще оставалось там. Оно не расступилось и тогда, когда, прижав к уху трубку, я слушал голос Патриции Хольман, благодарившей меня за цветы. Наконец младенцу, который, видимо, был самым разумным из этой компании, надоели все обезьяньи штуки, и он внезапно яростно заревел. - Простите, - сказал я в отчаянии в трубку. - Я ничего не слышу, здесь разоряется младенец, но это не мой. Все дамы шипели, как гнездо змей, чтобы успокоить орущее существо. Но они достигли только того, что он еще больше разошелся. Лишь теперь я заметил, что это действительно необычайное дитя: легкие у него, должно быть, доставали до бедер, иначе нельзя было объяснить такую потрясающую звучность его голоса. Я оказался в очень затруднительном положении: мои глаза метали яростные взгляды на этот материнский спектакль, а ртом я пытался произносить в телефонную трубку приветливые слова; от темени до носа я был воплощением грозы, от носа до подбородка - солнечным весенним полднем. Позже я сам не мог понять, как мне всT же удалось договориться о встрече на следующий вечер. - Вы должны были бы установить здесь звуконепроницаемую телефонную будку, - сказал я фрау Залевски. Но она за словом в карман не полезла. |
