Работа о русской идее — подготовительный этап к этому труду, принципиально важный для автора и для рассматриваемой нами темы. Работа охватывает главные проблемы карсавинской философии всеединства. Карсавин убежден: «без методологии не обойтись»; он ставит перед собой задачу указать принципы анализа действительности, необходимо одинаковые в публицистике, в истории, в жизни. Он настаивает: «Диалектика — необходимый и основной метод познания и изучения развития, шире — в изучении взятой как целое действительности»². Конечно, диалектический метод не следует схематизировать, топорно укладывать в прокрустово ложе схем. Никаких «законов диалектики» Карсавин не открывает, не жалует он и гегелевскую триаду, но там, где нужно мыслить через противоречие, он делает это изящно и убедительно.

По матери Карсавин — потомок Хомякова. Отец отношения к философии не имел: ученик Петипа, он был известным танцовщиком Мариинского театра (по стопам отца пошла сестра философа всемирно знаменитая балерина Тамара Карсавина). Лев Платонович обнаружил удивительную духовную близость с корифеем славянофильства, «Советы» не могли этого вынести, и в 1922 году профессор Карсавин был выслан из России. Проведя несколько лет в Берлине, пройдя (в Париже) увлечение евразийством, Карсавин обосновался в Литве; после присоединения ее к Советскому Союзу был арестован, умер в лагере.

Может быть, от отца перенял Лев Платонович способность к художественным интуициям. Он писал стихи и пронизанную поэзией прозу. Помимо знания и понимания истории религиозное переживание, всегда окрашенное в лирические тона, — другой исток философствования Карсавина. Таково сочинение о семи смертных грехах — «Saligia» (1919), такова карсавинская «метафизика любви», изложенная в «Noctes Petropolitanae» (1922), перекликающаяся с трактатом «Смысл любви» Соловьева, но еще более личная.

Перед нами любовное послание объемом в несколько авторских листов. И одновременно трактат о всеединстве. «Единый, я двойствен: живу и в Истине, и в эмпирии. Я истинный объемлю всю мою эмпирию, пронизываю каждый миг ее и ее превышаю. В истинности моей, живой лишь Любовью, не отделим я от любимой моей и от Любви-Истины, в ней, с нею, и ею себя и любимую созидая как двуединство. Здесь все живет и созидается во мне, всемогущем Любовью, или — сам я живу во всем и все созидаю, как безмерно могучая и гармоничная Жизнь — Любовь. Здесь мне все ясно, все пути неоспоримы и уже свершены. Но все уже свершено так, что Любовь через мое истинное Я уже пронизала и объединила и подъяла в себя всю мою эмпирию»³. Единство в мире «первее» множества, множество получает разрешение в единстве. В каждое мгновение бытия не полна разъединенность и не полно единение: нет всеединства; но в целом, бесконечном времени и пространстве, даже если начален и конечен мир, он всеедин ограниченною всеединностью твари.

Карсавин скорее поэт, чем теоретик всеединства. Обращаясь к любимой, он укладывает слова в ритмические строки: «Ты не веришь мне, и мысли мои, убеждая тебя, не могут тебя убедить. Но кого ж и когда убеждает одна отвлеченная мысль? Не в исканьях и доводах малого разума правда моих умозрений; не в постижении умном она.