— Зверем руководят инстинкты, — заметила я. — Если он будет чувствовать опасность, то забеспокоится и вернется в привычную среду обитания.　

— А если это самый сильный зверь в лесу?　

Я задумалась. Наагасах тем временем продолжил:　

— В бабушке очень силен зверь. Но не просто силен. Они одинаково мыслят и у них схожие желания. Такое редко встречается, чтобы зверь и человек находились в полном взаимопонимании. Это происходит, когда зверь старается контролировать неразумные проявления инстинктов, а человек, наоборот, заглушает доводы разума, прислушиваясь к инстинктам. Так они становятся действительно цельными.　

Неожиданно он наклонился и накрыл губами кончик моего носа. Ощущение, когда к озябшей коже прикасаются горячие губы, просто замечательное. Ну, по крайней мере, мне очень понравилось. И вообще, я стала замечать за собой, что мне приятны прикосновения наагасаха. Он не позволял себе крепких объятий, не целовал меня в губы, даже не смотрел голодными глазами. Но очень часто касался ладонями или просто кончиками пальцев. Прижимал к своему боку, когда мы оказывались в паланкине или, вот как сейчас, сидели у костра. Прошлой ночью я проснулась и обнаружила, что он навис надо мной и смотрит. Заметив, что я уже не сплю, спокойно мне улыбнулся и продолжил смотреть. Ему нравится прижиматься ко мне сзади и дышать в волосы. Или невесомо, почти как сейчас, целовать мое лицо. Что угодно, кроме губ.　

В его действиях нет неуверенности. Он трогал меня с полным осознанием своего права на это. Даже не так. Он трогал меня, словно так и должно быть. Как мать, которая неосознанно приглаживает волосы своему ребенку, с необъяснимой радостью и умиротворением смотря на его спящее лицо или же со смехом целуя вертлявого малыша в мягкую щечку. Я ощущала в этом что-то необратимое. В его отношении ко мне произошли какие-то изменения. Это уже были не замашки собственника, а нечто более глубокое и труднообъяснимое. И от этого я чувствовала себя беззащитной и защищенной одновременно.　

Беззащитной перед ним, так как не могла противиться этому невинному, но от этого почему-то еще более интимному отношению. А защищенной, потому что могла ничего не бояться, когда он рядом. Я ощущала себя так, словно являюсь его частью. Мне всегда казалось, что человек больше всего заботится о самом себе. И сейчас я ощущала, что он относится ко мне с тем же чутким вниманием, что и к себе. И мне почему-то это нравилось.　

Наверное, это правильно, когда супруги являются одним целым и проявляют заботу друг о друге, не разделяя на свое и чужое. Интересно, я когда-нибудь смогу посмотреть на наагасаха, как на часть себя? Подумать, например: "Бедненький ты мой хвост! И где тебя угораздило столько чешуи содрать?" Кстати, действительно где? Наагасах с утра щеголяет проплешиной на хвосте. Небольшой, всего две чешуйки содраны. Но даже это странно. Я уже успела убедиться, что чешуя нагов по прочности не уступает хорошей броне.　

Наагасах, то есть я хотела сказать Аршавеше, дунул мне в лицо и с улыбкой продолжил:　

— Так вот о бабушке, — напомнил он, прекрасно понимая, что нить разговора я потеряла. — Она такая спокойная и уверенная, потому что находится в полной гармонии с собой. Дед говорит, что она и в молодости отличалась редкой рассудительностью, хотя и безбашенности в ней хватало, — немного подумав, он добавил: — Но эта черта в ней до сих пор осталась. На самом деле, чего ей бояться? Она сама очень сильна, и за ней стоит ее муж — наагашейд, и при необходимости за нее вступится любой наг.　

— А ее такая опека не раздражает?　

Я заметила, что наги не разрешают наагашейдисе надолго оставаться рядом со скальными кошками и бдительно следят, чтобы она на них верхом не залезала.