Судья, решивший добраться до подворья Фан Чуна кратчайшим путем, очень скоро убедился в правоте слов Ким Сона – дорога оказалась и вправду отвратительной. Лошади с трудом продвигались по глубоким колеям, забитым подсохшей грязью; почти всюду ехать приходилось гуськом.

Когда миновали рощу тутовника, старший пристав направил коня прямо по полю и нагнал судью. Указав на небольшое крестьянское подворье, видневшееся впереди на пригорке, он любезно сообщил:

– Вот она, усадьба Фана, ваша честь!

Судья же ответил ему взглядом вовсе не любезным и твердо молвил:

– Впредь запрещаю вам, старший пристав, топтать возделанные крестьянские пашни! А что касается подворья Фана, то мне и без вас известно, что это – оно, потому что я заблаговременно изучил карту.

Удрученный старший пристав пропустил вперед трех помощников судьи Ди и, поровнявшись со своими, шепнул старшему из них:

– Ишь какой строгий! Да еще при нем эти двое! Разбойники! По их милости мне – это мне‑то, старшему приставу! – вчера пришлось потеть на учениях.

– Да уж, – в ответ вздохнул тот, – жизнь собачья! Взять хоть меня – мне‑то никто не оставит в наследство такое вот маленькое хорошенькое подворьице.

Судья Ди спешился возле соломенной хижины у обочины. Отсюда извилистая тропинка вела к дому. Судья приказал старшему приставу с его людьми ждать на дороге, а сам с тремя помощниками двинулся дальше пешком.

Походя Ма Жун распахнул незапертую дверь хижины. Там не было ничего, кроме вязанок хвороста.

– Заглянуть никогда не мешает! – заметил Ма Жун и собрался было притворить дверь, как вдруг судья Ди протиснулся мимо него внутрь.

Что‑то белело среди сучьев. Судья поднял это что‑то и показал остальным. Женский носовой платок с вышивкой еще хранил слабый запах мускуса.

– Деревенские не пользуются такими, – заметил судья и спрятал платок поглубже в рукав.

На полпути к дому они заметили девицу, половшую грядки. Телосложения она была весьма крепкого, одета в синюю кофту и штаны, на голове – цветной платочек. Девица разогнула спину и уставилась на пришельцев, разинув рот. Ма Жун ответил ей оценивающим взглядом.

– Я видывал и похуже, – шепнул он Цзяо Даю.

Само подворье состояло из низенького домишка в две комнаты, к которому прилепилось что‑то вроде галереи, заваленной всяческой утварью да инструментами; чуть в стороне за высокой оградой виднелся сарай. У порога дома стоял рослый крестьянин в залатанной синей одежде и точил косу.

– Я судья из Пенлея, – коротко объявил судья Ди, подойдя к нему. – Ведите нас в дом.

Маленькие глазки на задубелом лице заметались, перебегая от судьи к его спутникам. Затем человек неуклюже поклонился и провел их в комнату с облупившейся штукатуркой, где стоял лишь грубо отесанный стол да два колченогих стула. Судья Ди прислонился к столу и начал допрос:

– Объявите ваше имя, а также имена всех, живущих здесь.

– Сами мы земледельцы, арендаторы, – угрюмо отвечал крестьянин, – а хозяин у нас Фан Чун из управы. Зовут меня Пэй Чиу. Жена моя померла. Два года назад. Осталась только дочь, Су‑ньян. Она мне стряпает и в поле пособляет.

– Земли многовато, одному не управиться, – заметил судья.

– Нанимаю кое‑кого, – проворчал Пэй Чиу, – когда бываю при деньгах. Да нечасто. Фан – хозяин прижимистый.

Дерзкий взгляд сверкнул из‑под кустистых бровей. И судья Ди подумал, что этого человека, темнолицего, с широкими покатыми плечами и длинными ручищами, никак не назовешь симпатичным.