Он автор книги о физической теории дифракции. Сейчас преподает в Лос‑Анджелесе. Работал для «Норнтропа» и «Локхида». Возвращаться в Россию не собирается.
– И его нетрудно понять, – кивнул Крылов. – Вы сказали, профессор?
– Профессор Калифорнийского университета, – подтвердил Голубков.
– А у нас он был мэнээс. Младший научный сотрудник. С окладом в сто пятнадцать рублей. Да, это ноу‑хау – прямое развитие его работ. Сукины дети. Если бы Ефимова не сгнобили, мы могли бы иметь «стелсы» лет на десять раньше американцев. Впрочем, может, оно и к лучшему. Это могло продлить агонию системы.
И возможно, не на один год.
– Кому нужно было гнобить Ефимова? – не понял Голубков.
– А кому всегда мешают талантливые люди? Сам факт существования ученого Ефимова означал для многих, что они – завхозы, а не ученые. Хоть и академики. Вы курите?
– Увы, да.
– Я тоже. Давайте выйдем. Здесь курить нельзя. Вслед за Крыловым Голубков вышел из ангара. Походка конструктора показалась ему странной, слишком твердой.
Голубков понял: протезы.
– Посидим здесь, – сказал Крылов, останавливаясь у скамейки в аккуратном скверике. Посередине его, на постаменте возвышался фронтовой истребитель МиГ‑15, трогательно неуклюжий, как старая русская винтовка‑трехлинейка.
– Мне казалось, что о временах Советского Союза вы должны сожалеть, – проговорил Голубков, закуривая патриотическую сигарету «Петр Первый», табак которой, как явствовало из надписи на пачке, был способен удовлетворить «самого требовательного знатока, верящего в возрождение традиций и величия Земли Русской». – Тогда ваша отрасль финансировалась не в пример нынешним временам.
– Финансировалась хорошо, – согласился Крылов, вставляя в янтарный мундштук не столь патриотичную, но гораздо более дешевую «Приму». – Но за это слишком дорого приходилось платить. Судьба Ефимова – хороший тому пример. А сколько других талантливейших людей пропало, сгинуло, спилось? Не будем об этом. Чем могу быть полезен?
– Вы были членом экспертной группы, вылетавшей на место катастрофы «Антея». Я прочитал ваше «Особое мнение».
– И что‑нибудь поняли? – недоверчиво спросил Крылов.
– Почти ничего, – признался Голубков. – Кроме главного: вы не согласны с выводами государственной комиссии. Вы считаете, что причиной гибели «Антея» была не магнитная буря, а перегрузка самолета. Это правильно?
– Совершенно не правильно. Сверхресурсная нагрузка и перегрузка – принципиально разные вещи. Объясню на простом примере. Молодая лошадь легко везет двух седоков. Для старой лошади этот груз непосилен. А погибший «Антей» был старой лошадью.
– Но восемь экспертов подписали заключение, – напомнил Голубков.
– Это дело их совести.
– Вы считаете, что категория совести здесь уместна? Речь идет о сугубо техническом вопросе.
– Категория совести уместна везде. Как только она исключается, чудо человеческого гения превращается в атомную бомбу, телевидение – в средство промывки мозгов, а компьютер – в фомку для взлома банковских сейфов.
– Почему же вы не настаивали на своей правоте?
Крылов хмуро усмехнулся.
– За свою жизнь я открыл несколько физических закономерностей. Но больше всего горжусь другим. Я сформулировал главный закон социализма. Он звучит так: «Чем строже, тем дороже». Для наших времен он тоже применим. Сформулировал я для себя и другое правило: «Права качать – не сапоги тачать». |