Глава 21. Ока за око…

Данияр валился с ног. Степняки легко ушли от Волдара и, как оказалось, слишком далеко. Не сразу князь понял, где его держали в плену, не сразу отыскал путь к городу. К тому же тревожила рубленая рана под лопаткой. Словно голодные волки, обгладывала рёбра боль, изнуряла до потери дыхания, выпивая остатки сил. Однако сейчас он ничего не замечал — слишком одержим был диким бешенством от того, что этого выродка, Марибора, ему приходиться нести на себе. Жидким огнём опалял гнев, давая силы безустанно тащиться весь вчерашний день, не чувствуя ни утомления, ни боли. Иногда Данияр позволял себе перевести дух, останавливался на короткие привалы. И когда на него накатывала мучительная тоска и негодование, тогда он выпрашивал у вечности один ответ — за что ему такое наказание? Чем он заслужил гнев Богов?

Пройдя заболоченный ельник и поднявшись на взгорок, Данияр дёрнул Марибора, чтобы тот переставлял ногами, но дядька стремительно слаб, ноги заплетались, он вис у племянника на плече, и тогда князь испытывал тяжесть его здорового тела на себе, ощетинивался, скрежетал зубами.

— Тяжёлый, сука, — кряхтел он, поправляя руку княжича.

А когда потерял всякие силы тащить этого вола дальше, скинул его руку с плеча и небрежно уложил на мшистую землю. Сам постоял немного, выжидая, когда рассеется тьма перед глазами. Слух резал болезненный хрип Марибора, дышал тот тяжело, надсадно и туго — не ровен час, испустит дух.

Данияр зажмурился — взяла разрушительной силы ярость. Он схватился, было, за топор — прикончить этого ублюдка, чтобы замолк навсегда. Отомстить за отца, за верных людей, за Радмилу, за то, что предал! Но сердце ухнуло в ледяной омут отчаяния, и рука бессильно соскользнула с древка — совесть останавливала, не позволяя учинить самосуд. Он не уподобится этому ничтожеству. Он не такой.

Князь онемел, ощущая, как холодный липкий пот заливает лоб и спину, а мышцы трясутся в напряжении. Одержимый глухой ненавистью, он смотрел немигающим взглядом на безвольно лежащего Марибора. Скулу и шею княжича облепляли влажные вороновой масти, как у Славера, волосы. Такие же тёмные были брови, прямой нос. Данияр скривился — этот вымесок не должен был перенять кровь его рода! Он не достоин такой чести.

Данияр расправил удушливый ворот рубахи, снова сжал топор в руке, с отвращением отвернулся, оглядывая место.

Наступающая заря не скоро пробудит лес. Тусклый полупрозрачный свет туго сочился сквозь толщу тяжёлого влажного воздуха, окутывал потемневшие от сырости стволы деревьев, проникал сквозь густой полог крон, изредка падала сверху роса. Мгла дышала холодом и дремучестью. Пахло мокрой еловой хвоей. И утренняя свежесть приводила в чувство.

Взгляд Данияра снова упал на Марибора, того начало заметно знобить. Если не отдохнёт, не доживёт до восхода.

— Сволочь, — брезгливо бросил князь с тяжестью в голосе.

Умереть он ему не мог позволить. Не сейчас. Марибор должен ответить за всё перед Богами, родом и волдаровцами.

Князь выдернул из-за пояса топор, прошёлся по кущам, ломая с треском кусты. Настругав охапку сухостоя, расчистил от прошлогодней листвы землю сапогом, сложил дрова, пихнул в серёдку растопку, чиркнул кресалом. Руки его от тяжёлой ноши тряслись, и он выбил искру только с третьего раза. Сноп оранжевых крапин посыпался на сосновую шелуху и птичий пух — мгновенно вспыхнули сучья, повалил густой горький дымок.

Вскоре жадно забились язычки пламени, занялись огнём и поленья, повеяло теплом.