Два сломанных носа, расцарапанная щека, растоптанный живот и еще пара

очков в мою пользу - отнюдь не плод увлечения спортом и не стихийная жажда

мести. В моей профессии для такой жажды нет места, она  исключается.  Если

надо, получаешь удары и наносишь удары; тут вопрос  не  страсти,  а  чисто

деловых отношений. И как раз с точки зрения деловых отношений эта  парочка

горилл и их добродушный шеф должны понять, что  имеют  дело  не  с  куском

пластилина, а с довольно твердым орешком. И сделать выводы.

     Но твердый-то орешек, кажется, раздавили в пыль. Я так прочно увяз  в

ваксе, что, пожалуй,  уже  никогда  не  открою  глаз  и  не  увижу  света.

Единственное свидетельство того, что я еще жив, - страдание.

     Вообще признаки жизни, насколько они  имеются,  сосредоточены  внутри

меня. Это виды боли. Проходит время, много времени, неделя или год, пока я

начинаю различать признаки жизни рядом с собой.  Это  голоса,  раздающиеся

где-то в вышине.

     - На этот раз не выплывет...

     - Выплывет, не бойся. Не сунешь гаду свинцовую пломбу  -  обязательно

выплывет.

     - Не выплывет, Ал. Он готов.

     - Выплывет, Боб. Что гад, что собака, одинаково живучи.

     Через неделю - или через год? - я начинаю понимать, что второй  голос

был ближе к истине: кажется, я в самом деле возвращаюсь  к  жизни,  потому

что ощущения, то есть разновидности боли, становятся отчетливее. Лицо  так

отекло, что я не могу как следует открыть глаза, но все-таки  ясно:  глаза

пока на месте.

     Наверное, я подаю признаки жизни  в  неподходящий  момент,  над  моей

головой тут же разгорается уже знакомый спор: выкинуть меня или  дать  еще

немного разжиреть. А еще через несколько дней наступает следующий этап.

     - Это уже нахальство, сэр! - заявляет рослый Ал, появляясь в  дверях.

- Мы вам не лакеи! Извольте ополоснуть рожу и одеться - вас ждет шеф.

     Я подчиняюсь. Но на этот раз операция "подъем" затягивается.  У  меня

так кружится голова, что я не могу встать, а когда все-таки встаю, тут  же

грохаюсь на пол.

     - Не валяйте  дурака!  -  рычит  горилла,  подхватывая  меня  мощными

лапами. - Слышите, вас требует к себе шеф!

     В конце концов мне каким-то образом удается встать  на  ноги  и  даже

сделать несколько шагов, держась за стенку. Холодная вода  освежает  меня.

Бросив беглый взгляд в зеркало, я  вижу  обезображенное  лицо  с  потухшим

взглядом и жесткой трехнедельной  щетиной.  Не  мое  лицо.  Возвращаюсь  к

матрацу и приступаю к мучительной процедуре одевания.

     - Ага,  значит,  второе  воскресение  из  мертвых!  -  почти  радушно

восклицает человек с огненным лицом и  рыжими  волосами,  увидев  меня  на

пороге уютного викторианского кабинета.

     Он встает из-за стола и делает ко мне несколько шагов,  словно  хочет

удостовериться, что воскресение действительно свершилось.

     - Я не буду вашим швейцаром, мистер... мистер... - доносится до  меня

глухой голос, наверное, мой собственный.