Все может быть сказано в двух словах: бедны они
были настолько же, насколько и родовиты. Одежда их говорила о притязании на
роскошь и выдавала скрытую нищету. Г-жа де Броссар по любому случаю и
чрезвычайно неискусно расхваливала свою крупную и толстую дочь, девицу лет
двадцати семи, слывшую изрядной музыкантшей; она понуждала ее во
всеуслышание разделять вкусы женихов и, желая пристроить свою дорогую
Камиллу, могла, смотря по надобности, не переводя дух, рассказывать, как по
душе ее Камилле и кочевая жизнь военных, и мирная жизнь помещиков, занятых
хозяйством. Обе они держались с тем кисло-сладким видом ущемленного
самолюбия, который вызывал чувство жалости, побуждал к участию из
себялюбивых соображений, и обнаруживал, что обе они познали всю тщету тех
пустых фраз, какими свет столь щедро угощает несчастных. Г-ну де Севраку
было пятьдесят лет, он был вдов и бездетен; итак, мать и дочь выслушивали с
благоговейным восхищением его рассказ о червях и все подробности, какие он
почел нужным им сообщить.
- Моя дочь всегда любила животных,- сказала мать.- А ведь мы, женщины,
ценительницы шелков, поэтому нам любопытны ваши червячки, и я почту за
счастье побывать а Севраке и показать моей Камилле, как добывается шелк.
Камилла такая умница, она сразу все поймет. Право, однажды ей даже удалось
понять обратную пропорциональность квадрата расстояний!
Эта фраза блистательно завершила беседу г-на де Сев-рака и г-жи де
Броссар после чтения стихов Люсьена.
На собрание явилось несколько завсегдатаев дома, а также два-три юнца
из хороших семейств, робких, молчаливых, разубранных, как рака с мощами,
осчастливленных приглашением на это литературное торжество, притом самый
смелый из них разошелся до такой степени, что вступил в собеседование с
девицей де Ляэ. Женщины чинно сели в кружок, мужчины выстроились позади.
Собрание диковинных фигур в причудливых одеяниях, с размалеванными лицами,
показалось Люсьену чрезвычайно внушительным. И, когда он увидел, что на нем
сосредоточены все взоры, сердце стало сильно колотиться у бедного поэта. Как
он ни был смел, не легко было ему выдержать первый искус, несмотря на
поддержку возлюбленной, которая расточала весь блеск своей учтивости и самую
обольстительную любезность, оказывая радушный прием ангулемской знати.
Смущение Люсьена усиливало одно обстоятельство, которое легко было
предвидеть, и, однако ж, оно не могло не взволновать молодого человека,
незнакомого с наукой светских интриг. Люсьен, весь обратившийся в зрение и
слух, заметил, что Луиза, г-н де Баржетон, епископ и некоторые из угодников
хозяйки дома называют его г-ном де Рюбампре; большинство же этой внушающей
страх публики - г-ном Шардоном. Оробев от вопросительных взглядов
любопытствующих, он улавливал свое мещанское имя по одному движению губ; он
наперед знал, какие мнения о нем выносились с провинциальной откровенностью,
подчас весьма неучтивой. |