Григорьев все-таки успел заметить Чжоу и вышел к нему в коридор.

— Заседание, — пояснил он. — Что-нибудь нужно?

— Видите ли... — Чжоу замялся.— Сейчас произошло довольно странное происшествие. Я получил письмо от отца.

— Письмо от отца? — заинтересовался Григорьев. — Что ж, давайте потолкуем.  Ничего, — сказал он, заметив взгляд Чжоу, брошенный на дверь. — Здесь и без меня не ошибутся. — Он подвел Чжоу к садовой скамейке, поставленной в конце коридора. — Рассказывайте.

Чжоу вкратце изложил содержание письма и свои сомнения. 

— Прочтите-ка послание, — попросил Григорьев.

Чжоу замялся. Григорьев испытующе глядел на него. Неприятно кому бы то ни было показывать такое письмо и такого отца, но Чжоу пересилил себя.

— Речь идет о тех самых товарищах, которых вы отказались выдать? — спросил Григорьев, когда Чжоу кончил чтение.

— Что же вы думаете делать?

— Вернуться.

Чжоу сам не знал, как у него вырвалось это слово, но он тут же понял, что иного ответа он и не мог дать.

Григорьев нахмурился.

— Вернуться?

Чжоу встревожился, не понял ли Григорьев его превратно. Письмо отца послужило толчком, но не к отцу собирается он вернуться. Волнуясь и путаясь в словах, повторил перед Григорьевым все обвинения, которые адресовал самому себе. Там, в многоэтажных конторах Нанкина, в тесных фанзах Хунани, в угольных копях и на скрипучих джонках, на рисовых полях и в университетских аудиториях, ни на мгновение не прекращается борьба за раскрепощение Китая. Тем временем он жил здесь спокойно и даже беззаботно. Он оказался плохим патриотом!

— Вдалеке от родины вы лучше сумели рассмотреть то, что там происходит, — утешил его Григорьев. — Ваш патриотизм стал серьезнее, целеустремленнее.

Чжоу не принял этого оправдания.

— Истинный патриотизм выражается не в сочувствии со стороны, а в действиях на месте событий, — возразил он с горечью. — Быть патриотом — значит бороться с врагами родины.

— Видели ли вы этих врагов год назад?

— Теперь я вижу их ясно.

— Почему?

— Потому что я видел вашу страну.

— Зачем же вы обвиняете себя в беззаботности? — ласково упрекнул его Григорьев. 

Чжоу побледнел от смущения. Как мог он так опрометчиво осудить истекший год? Можно ли быть таким неблагодарным! Здесь научился он патриотизму. Здесь узнал Зину. Может быть, только сейчас стало ясно ему многое.

— Моя беспечность выразилась в том, что я пользовался результатами чужих усилий, — поправился Чжоу. — Лишь в разлуке мы узнаем силу нашей любви. — Он убежденно повторил слова Зины, сказанные ею перед прыжком с парашютом. — Мое место там, где я всего нужнее.

— Каждый человек должен найти свое место, — нравоучительно заметил Григорьев, не поощряя и не останавливая Чжоу. — Я рад, что вы его нашли. Нет ничего отвратительнее людишек, которые мечутся между борющимися сторонами. Сегодня они сомневаются и колеблются, а завтра продаются. Такая опасность грозит всем болтунам и фразерам. В эмиграции легко оторваться от родной почвы. Нет ничего гибельнее участи людей, потерявших родину. Эти люди — обреченные.

Он нетерпеливо привстал.

— Скажите, что за человек принес вам это письмо?

— Одну минуту, — остановил его Чжоу. —Я еще хочу попросить у вас совета: как надо оформить отъезд Зины?

Григорьев удивленно поднял брови.

— Вы хотите взять Зину с собой?

— Не могу же я оставить ее здесь!

— Зина собирается ехать с вами?

— Я с ней еще не разговаривал.