– Нет. «Дело» Евдокимова сгорело при пожаре, а по памяти ничего больше вспомнить не могу.

Пока Васильев въедливо вчитывался в написанное. Яровой размышлял:

«Итак, свидетель начал с того, что попытался тебя, следователя, убедить в смехотворности приезда сюда. И рассуждений о личности Евдокимова… Вопросы высказал. А его вопросы похожи на те, какие мог бы задать человек, уверенный, что документов у убитого не было, что признаков насильственной смерти тоже не было… Как объяснить его внезапный переход от растерянности и боязни чего то – к наглому тону этих вопросов, как объяснить его рассуждения о возможности естественной смерти или несчастного случая? Ведь ты, следователь, умолчал о том, что труп былнайденнеопознанным и без следов насилия. Ты намеренно не сказал этого Васильеву, а он рассуждал так, как будто бы знал об этих фактах. И столь скудная информация о Скальпе! Мол, больше ничего не может вспомнить… И это – любитель досье, как отозвался о нем его начальник! Стоп, следователь, не торопись. Мало информации для новых выводов. Очень мало…»

Подписав протокол, Васильев вопросительно посмотрел на Ярового.

Не торопитесь, свидетель. У меня к вам будет еще несколько вопросов.

–Слушаю, – насторожился Васильев.

– Вот вы сказали, что, мол, мог бы я не ехать сюда, а запрос прислать и вы бы ответили, так?

– Так, – кивнул утвердительно Васильев. Его зрачки опять забегали.

– А что бы вы на этот запрос ответили, если дело Евдокимова не сохранилось, и вы, как сами только что сказали, ничего из того, что меня интересует, не помните?

– Ну, Бондарев бы больше вспомнил, он его хорошо знал. Вместе бы данные подготовили.

– И это не ответ. Бондарев не опознал Евдокимова. Сказал, что не знает такого, когда я предъявил фото и описание отличительных примет.

– Не может быть, – смутился Васильев. И тут же выпалил: –Вы, товарищ следователь, так говорите, зная, что Бондарев умер и некому вам возразить! Ох, уж эти следовательские хитрости. Мы тоже такими приемчиками пользовались, знаем, как это делается,

– ухмыльнулся Васильев.

– Ошибаетесь, свидетель. Тому, что Бондарев не пожелал узнать Евдокимова, есть очевидцы, – посуровел и чуть повысил голос Яровой. – И как теперь прикажете вас понимать? Сначала налицо явная халатность, когда не было восстановлено дело Евдокимова, затем – ваша попытка уклониться от дачи показаний и ввести меня в заблуждение, когда вы, пусть задним числом, но предложили мне ограничиться запросом о Евдокимове, зная заранее, что на него нечего будет ответить. При этом ссылаетесь на Бондарева, уже зная, что он умер. Уж не попытка ли это скрыть от следствия информацию о потерпевшем Евдокимове, заметьте, о потерпевшем, а не о зэке! И если это помножить на провалы в вашей памяти, то что это может означать? – следователь понимал, что, может быть, чуть чуть перегнул палку, как говорится. На он уже был уверен в том, что у Васильева есть, должно быть досье на столь заметную личность, как Скальп. Яровой знал, что ударил по больному месту службиста, упрекнув его в халатности и так заострив вопрос. Да еще в присутствии начальника лагеря.

– Ну что вы, товарищ следователь, – совсем растерялся опешивший Васильев. – Ну не надо же так! Я же не ребенок. Я понимаю, что так не может и не должно быть, чтобы зэк – и вдруг совсем личного дела на него не было. Есть, есть, вспомнил я, есть у меня общая тетрадочка, где и все дело его и прочее все записано. Все заверено печатью. Только…

– Что – только? – нарочито строго посмотрел на него Яровой.

–Не могу я вам эту тетрадь дать, товарищ следователь. Не имею права, – перед Яровым опять был службист, который уже пришел в себя и никак не желал расстаться со «своим» архивом.