Доминирование у волков – в это комбинация силы характера, силы воли, физических способностей и других компонентов, категорически непонятных тем, у кого глаза, уши и нос не приспособлены чувствовать этого. А тому, кто это умеет, ничего объяснять не нужно. Могу приблизительно определить такую особенность как «готовность к борьбе». За пределами стаи естественное доминирование волка меняется в очень широких пределах. Как и у всех у нас, у волков бывают периоды усталости, депрессии или, наоборот, счастья, и все это сказывается на их доминантности.

Внутри стаи все это тщательно ранжируется. Иногда допускают схватки между волками почти доминантами, чтобы точнее определить их положение в стае. Второй и третий после Альфы – обязательно следующие двое по степени доминантности.

Уоррен среди врагов обычно тих и внимателен, он не проявляет более типичной для доминирующего самца агрессивности. Распознавать язык тела он умеет еще хуже меня, потому что слишком мало времени провел в стае сразу после перемены. Он жил не в стае, а скорее за ее пределами. И поэтому был уязвим для вызовов со стороны волков, считающих себя более сильными, проворными и вообще лучшими.

Я знаю, именно Адам объявил всем, что Уоррен его третий. Если бы Адам был менее доминантен, если бы его меньше уважали и любили, за этим объявлением последовало бы массовое кровопролитие. Я знала, что мнение Адама справедливо, но была одной из немногих, перед кем Уоррен раскрывался.

Заметное меньшинство волков считало, что Уоррен недостаточно силен для позиции, которую занимает. Я знала – от Джесси, а не от стаи – что кое‑кто из волков хотел изгнать Уоррена из стаи или даже убить.

Очевидно, этот Пол один из них; он достаточно доминантен, чтобы бросить вызов Уоррену. И почему‑то Адам только что дал ему на это разрешение.

Довольный Пол коротко кивнул и решительно вышел из комнаты, не подозревая, что Уоррен им пол подотрет. Конечно, если благодаря заботе Сэмюэля выживет. Я понимала, что это пока сомнительно.

Адам задумчиво смотрел вслед уходящему. Наконец он отвел взгляд и заметил, что я за ним наблюдаю. Глаза его сузились, он подошел ко мне, взял за руку и вывел из комнаты.

Он провел меня к комнате Джесси, немного помедлил и отпустил мою руку. Потом один раз негромко стукнул в дверь и открыл ее. Джесси сидела на полу, спиной к кровати, нос у нее был красный, и по лицу текли слезы.

– Он держится, – сказал Адам.

Она встала.

– Можно посмотреть на него?

– Только тихо, – предупредил Адам.

Она кивнула и пошла к комнате Уоррена. Увидев меня, остановилась, улыбнулась – словно солнце на мгновение вышло из облаков – и пошла дальше.

– Идем, – сказал Адам, снова взял меня за руку, мне это не понравилось – и отвел к другой закрытой двери.

Эту дверь он растворил, не постучав.

Цепляясь за свою злость, я высвободила руку, и прошла в комнату. Если я буду злиться, не буду бояться. Мне это ужасно не нравилось, но сейчас я Адама боялась.

Я сложила руки на груди, повернулась к нему спиной и только тут поняла, что он привел меня в свою спальню.

Я узнала бы комнату Адама, даже если бы она не пахла им. Он любит сложные узоры и теплые тона, и комната была коричневая: от темно‑коричневого берберского ковра до венецианской желтоватой лепнины на стенах. На одной стене картина маслом высотой с меня и вдвое шире – лесной пейзаж в горах. Художник не поддался искушению добавить орла в небе или оленя у ручья.

Человек мог бы счесть эту картину скучной.

Я коснулась холста раньше, чем поняла, что делаю. Имя художника, мелкими, почти неразличимыми буквами написанное внизу картины и на медной табличке на раме, было мне незнакомо. Картина называлась «Святилище».

Я отвернулась от картины и увидела, что Адам смотрит на меня.