Я отвернулась от картины и увидела, что Адам смотрит на меня. Руки он скрестил, а на широких скулах проступили маленькие белые пятна; это говорило о том, что он рассержен. Ничего необычного в этом нет. У Адама горячий нрав, а я умею его разозлить – хотя в последнее время этого не делала. И готова поклясться, что не делала сегодня.

– У меня не было выбора – сказал Адам.

Я смотрела на него, не понимая, о чем он говорит.

Мой несомненно глупый вид рассердил его еще сильнее.

– Это не дает Полу права подстеречь его в засаде. Вызов должен быть серьезным, при свидетелях.

– Знаю.

Неужели он считает меня тупой?

Адам несколько секунд смотрел на меня, потом повернулся и принялся быстро расхаживать по комнате. Остановившись, снова повернулся ко мне и сказал:

– Уоррен контролирует своего волка лучше всех в стае. Бен, несмотря на его позицию, в этом почти так же хорош. Из всех моих волков они лучше всего подходят для охоты на колдуна.

– Разве я говорила другое? – выпалила я. Картина отвлекла меня, но Адам напомнил, что я пытаюсь на него сердиться. К счастью, это совсем нетрудно.

– Ты сердишься на меня, – сказал он.

– Ты на меня кричишь, – ответила я. – Конечно, сержусь.

Он нетерпеливо махнул рукой.

– Не сейчас. Раньше, в комнате Уоррена.

– Я сердилась на тупого волка, который пришел бросать вызов Уоррену, как только тот оказался на спине. – Тут я вспомнила, как испугал меня Адам, когда использовал свои свойства Альфы, чтобы успокоить меня. – Я не сердилась, пока ты не схватил меня за руку, не вытащил из комнаты и не начал на меня орать.

– Черт побери, – сказал он. – Прости.

Он посмотрел на меня и отвел взгляд. Теперь, без защитной оболочки гнева, он казался усталым и встревоженным.

– Уоррен и Бен не твоя вина. Они вызвались добровольцами.

– Они не пошли бы, если бы я не разрешил. Я знал, насколько это опасно, – рявкнул он. Гнев вернулся так же быстро, как рассеялся.

– Думаешь, ты один имеешь право чувствовать себя виноватым из‑за Уоррена и Бена?

– Не ты их посылала, – сказал он. – А я.

– О колдуне они узнали исключительно из‑за меня, – сказала я. И тут, видя, что он действительно считает себя виноватым, я призналась в своем худшем поступке: – Я молилась, чтобы они нашли колдуна.

Он недоверчиво взглянул на меня и рассмеялся – резко и горько.

– Думаешь, молитва делает тебя ответственной за состояние Уоррена?

Он не верит. Не знаю, почему это меня так поразило. Я знаю многих людей, которые не верят в Бога – ни в какого. Но вервольфы, среди которых я выросла, все были верующими. Адам посмотрел мне в лицо и снова рассмеялся.

– Ты так наивна, – низко и гневно проворчал он. – Я давно понял, что Бог – миф. Полгода я ежечасно молился в вонючем болоте в чужой стране, прежде чем открыл глаза и безумный вервольф окончательно показал мне, что Бога нет. – Глаза его посветлели – от теплого карего до холодного желтого. – Не знаю. Может, Бог и есть. В таком случае он садист, спокойно наблюдающий за тем, как его дети убивают друг друга.

Он был очень взвинчен, судя по тому, что говорил неразумно. Адам всегда, даже когда страшно сердит, сохраняет способность рассуждать здраво. Он тоже это понял, потому что отвернулся и прошел к большому окну, которое выходит на Колумбию.

Здесь ширина реки почти миля. Иногда, в плохую погоду, вода кажется почти черной, но сегодня на солнце она блестящая, ярко‑голубая.

– Ты избегаешь меня.