– Мораль потом читать будешь! – нетерпеливо отозвался Демченко. – Ты лучше скажи, кто разрешил в камере свалку устраивать? Мало, что в зале свинюшник развели – не продерешься…

– Я не разрешал, – заявил Фомич, с неодобрением разглядывая камеру. – Видать, из нашей молодежи кто‑то инициативу проявил.

– Руки оторвать за такую инициативу! – свирепо сказал Демченко. – Моментально пускай все перетащат в комплектовочную. Количество и» сохранность проверь! И выдай им как следует! Распустились! Перед людьми стыдно! Ультрасовременная техника, машина времени, понимать надо! А этим орлам что хронокамера, что мусорный ящик – без разницы!

Линьков еще поговорил с Демченко, выяснил, что работают монтажники действительно до четырех, редко – до пяти, и что зал оставляют незапертым, его потом дежурный по корпусу запирает. Это обстоятельство, впрочем, не имело существенного значения. Тот человек, о котором думал Линьков, наверняка имел ключ и от зала, и от лаборатории N14 . И, скорее всего, на самых законных основаниях.

Демченко, вдруг что‑то сообразив, начал допытываться у Линькова, какое он дело ведет, – может, насчет самоубийства, и если да, то при чем тут монтажники и зал хронокамер? Линьков отвечал вежливо и туманно. Демченко продолжал спрашивать, и так они дошли вместе до выхода из зала. Тут Демченко снова увидел Фомича и, грозно хмурясь, спросил:

– Выяснили, кто барахолку в хронокамере устроил?

– Да вроде бы и никто, – слегка растерянно сказал Фомич. – Как один, все говорят: не клали мы туда ничего и близко даже не подходили.

– Нашкодили да еще и врут! – разъярился Демченко. – А я и сам знаю, что это Витька Мезенцев с двумя Юрками, кому ж еще!

– Не они, не они, то‑то и дело, – поспешно возразил Фомич. – И никто не врет, все правду говорят, я ребят наших знаю.

– Ясно! Дух святой в камеру щиты и подставки таскал в свободное от работы время! – ядовито сказал Демченко.

– Про духа не скажу, а только наши ребята здесь без вины, – упорствовал Фомич.

Линьков попрощался и ушел. Он‑то понимал, что ни монтажники, ни дух святой в этом деле не участвовали. И вообще картина происшествия была для него ясна почти полностью. Правда, он по‑прежнему не понимал причин гибели Аркадия Левицкого. Но главного участника – и, вероятно, виновника – этой трагедии он теперь знал.

Шагая по коридору. Линьков все отчетливее ощущал, что самое главное в этой истории он уже выяснил. Если не считать запутанных приключений Стружкова. Но Стружков – в этом Линьков был почти уверен – прямого отношения к этой истории не имел. И вообще раз Стружков явился, пускай сам и объясняет, что к чему и почему: история у него, так или иначе, каверзная…

Проходя мимо расчетного отдела. Линьков приостановился. Может, Берестова знает что‑нибудь о Стружкове?

Но Берестовой, к его удивлению, на работе не было. Рыженькая девушка за перфорирующим устройством, которая в первый приход Линькова сюда заверяла, что он сразу распознает Нину Берестову, теперь сочувственно пропищала, что Нина сегодня на работу не вышла.

– Заболела, наверное! – доверительно сообщила она. – А что удивительного! Нина ужас как переживала все эти дни.

Тут в разговор включились другие девушки и застрекотали наперебой:

– Как раз она ничуть не переживала, я даже поражалась!

– Много ты понимаешь! Нина выдержанная на редкость!

– А вчера она еле до конца досидела!

– Девочки, надо ей домой позвонить! Что ж это мы!

– Товарищ следователь, а правда, что Левицкого убили?

– А я знаю, за кого Нина переживает, – она за Бориса!

– Нет, за Аркадия!

– А вот и нет! На Бориса подозрение имеется, мне Эдик дал понять!

«И тут Эдик!» – с ужасом подумал Линьков, оглушенный этой трескотней, и потихоньку выскользнул за дверь.