– Брек, Стружковы. Разойдитесь по углам. Засчитываю вам обоим поражение.

Я раздраженно повернулся к нему, и другой «я», как по команде, сделал то же самое. Аркадий захихикал.

Нелегко было заговорить с самим собой, но я это сделал.

– Ты не будешь возражать, если я его двину? – спросил я Бориса и сам удивился, до чего деревянный и скрипучий у меня голос.

Борис судорожно глотнул и тоже неестественным, срывающимся голосом ответил:

– Приветствую… вполне… и присоединяюсь.

Хорошо хоть слова у нас разные!

Аркадий откинулся на спинку скамейки и выставил вперед ногу.

– Ну, вы, поосторожней! – воскликнул он, встревоженно следя за нашим приближением. – Тоже мне, сиамские братья‑разбойники!

Он размахивал своей длинной ножищей, не подпуская нас к скамейке.

– Я зайду сзади, – предложил второй Борис уже спокойно и деловито. – Зайду сзади и схвачу его за уши, а ты хватай ногу и тяни на себя, понял?

Аркадий мигом вскочил, перемахнул через скамейку и, отбежав к дереву, драматически завопил:

– Сдаюсь! Вас много, а я один!

Мой двойник повернулся ко мне, хищно и весело скаля зубы.

– Простим, что ли, злодея? – спросил он.

– Пускай раньше покается! – ответил я.

Вот теперь Борис‑76 мне даже нравился. Глаза у него азартно блестели, лицо раскраснелось, оживилось. И потом, когда он двигался, то не казался излишне плотным – просто такой вот здоровенный, крепко сбитый парнюга, мускулы так и перекатываются под тонким серым свитером… Тут я поймал насмешливо‑одобрительный взгляд Бориса и слегка покраснел, ощутив, что сам тоже поигрываю мускулами и, наверное, тоже раскраснелся… Ну да, вот и волосы щекочут лоб – видно, так же растрепались, как у него.

– Да ты, я вижу, вошел во вкус! – сказал Борис. – Так разыгрался, что даже чувство реальности потерял. Вообразил, что Аркадии способен каяться! Уж поверь мне, как другу…

– Как самому себе, – поправил я.

– Верно! – с некоторым испугом согласился Борис. – Как самому себе… хотя к этому, понимаешь, трудновато привыкнуть.

– Еще бы! – сочувственно сказал я.

Я и то удивлялся железной выдержке этого Бориса – он не охал, не ахал и даже с вопросами не лез, хотя соображал во всей этой истории наверняка еще меньше, чем Аркадий. Впрочем, может, у них здесь уже запросто гуляют в гости к самим себе? Нет, вряд ли: тогда Борис встретил бы мое появление совсем иначе. Начал бы уточнять детали: мол, откуда ты и как? А то ведь он травмирован крепко и даже не пытается это скрыть. А не расспрашивает в основном из самолюбия: старается до всего своим умом дойти, без посторонней помощи. Ну, это уж мой характер, узнаю…

Интересно, что же он может сообразить? Допустим, что Аркадий ему ничего не сказал и сам он тоже ничего не знает. Вроде бы не может он ничего не знать, – неужели Аркадий все эти два года молчал? А если все‑таки? Тогда у него сейчас в мозгах такая каша!

– Какое трогательное зрелище! – ехидничал Аркадий, снова развалившись на скамейке. – Единение широких масс Стружковых! Стружковы всех времен и миров, соединяйтесь!

– Заткнись на секунду, остряк‑самоучка! – сказал Борис‑76, а потом, смущенно улыбаясь, повернулся ко мне. – Все! Сдаюсь… И так и сяк ломаю голову, пытаюсь понять, откуда ты взялся, и не могу. Данных не хватает. Ведь этот умник ничего мне вообще не сказал. Ты же знаешь, как он обожает эффекты. Влетел в лабораторию на сверхзвуковой скорости, весь мокрый, дико посмотрел на меня, сказал: «Выходи в сквер через десять минут, дело есть!»

– и тут же испарился… Ты – оттуда?

Он повел головой куда‑то вверх.