Линьков выслушал эту краткую характеристику Бориса, потом сказал, что знает такого, беседовал с ним. Марчелло посоображал чуточку, потом осторожно приоткрыл дверь фанерной клетушки, исполнявшей роль директорского кабинета, выглянул в проход между ящиками и, вернувшись, доверительно наклонился к Линькову.

– Я поделиться хочу, товарищ следователь, – хриплым полушепотом заговорил он. – Борис этот, значит, работал совместно с Левицким, да? И теперь Левицкий вроде убит, я так понял?

– Не так, – разъяснил Линьков. – Ведется следствие. Причины и обстоятельства смерти Левицкого еще не установлены.

– Так на так выходит! – с азартом сказал Марчелло. – Непонятно, да? Вот то же самое и мне непонятно, чего этот Борис крутит. Нет, ну скажите: чего? Ежели у тебя друг‑приятель скончался, ты что можешь? Ты горевать можешь, так? Семью его можешь утешать. Но не ходить выпытывать. У посторонних совсем людей! И с таким еще подходом! Совсем о другом говорит, а сам‑то! Вот, разрешите, я скажу прямо. Вы, например, все же из прокуратуры, так? Но вы без подхода, по‑честному со мной, а почему тогда он?!

Марчелло льстиво улыбнулся. Линькову стало тошно. И этот тип туда же! Сговорились будто!

– Левицкий умер при невыясненных обстоятельствах, – сухо сказал он. – Неудивительно, что его ближайший друг и сотрудник пытается выяснить, что и как случилось.

Марчелло облизал сухие темные губы. Глаза его снова стали настороженными и тревожными.

– Это я понимаю, безусловно! – совсем другим, вкрадчивым тоном заговорил он. – Выяснить, конечно, надо. Но весь вопрос – как выяснить! А у этого Бориса подход не тот, ну вот правду говорю! Первое – то, что он про смерть промолчал. Это как понимать? У тебя друг скончался, да? – Марчелло произнес раскатисто: «дрруг». – А ты, похоронить его не успел, цирк устраиваешь? – Поймав нетерпеливое движение Линькова, он заторопился:

– А второе – это я вам еще не объяснил – он про свое местожительство скрыл! А почему он скрыл, вы как об этом думаете?

– То есть как скрыл? – недоверчиво спросил Линьков. – Не захотел вам сообщить свой адрес, что ли?

– Я его адресом нисколько даже не интересовался! – заявил Марчелло. – А вот как было. Я это иду с ним, разговариваю конкретно о том самом, о чем и с Левицким в последний‑то раз. И вот тут – третье! Поняли? До второго пункта, до адреса то есть, я еще дойду, но раньше – третье! Я с ним, значит, делюсь, как с человеком, что мне Левицкий сказал насчет личных своих дел и насчет близкого друга. А он, представляете, как услыхал про это, так зеленый стал – аж глядеть на него неприятно. Я подумал еще, что это у него сердце больное… – Марчелло саркастически хмыкнул. – А выходит, не сердце, а совсем вон что…

– Что же именно выходит, по‑вашему? – с ледяной вежливостью спросил Линьков.

Марчелло не обратил внимания на эту интонацию. Он был увлечен своим рассказом, восхищен своей проницательностью и наблюдательностью, он прямо захлебывался от восторга.

– Как же это – что? – снисходительно и торжествующе сказал он. – Не сердце, значит, его забеспокоило в тот момент, а совесть! Совесть у него определенно нечистая.