– Слушай, друг, иди ты! – сказал я, позеленев от злости. – И не задерживайся!

– Да брось, не лезь в бутылку, я же по дружбе! – оглушительно шептал Эдик. – Я тебе же помочь хочу, я на нее влияние имею, на Берестову. Не веришь, так потом наглядно убедишься. Ну вот, хочешь, я вас в два счета помирю? Обрисуй только вкратце, из‑за чего у вас началось, и я все ликвидирую. Бесследно! Ну, давай, не стесняйся, дело житейское!

К чему он это затеял? Что ему нужно? Ведь не просто же из любопытства… У меня от злости в глазах потемнело.

– Если ты мне еще раз… – начал я, но потом все же сдержался и сказал только: – Не лезь ты не в свои дела, понял?

– Ну ты все же зря так… Я к тебе по‑хорошему… – обиженно забубнил Эдик.

Конечно, обе эти встречи настроения моего не улучшили. А тут еще Чернышев… Впрочем, Чернышев при первом разговоре вроде бы ничего такого не сказал. Кажется, нет… Я к нему забежал на минутку – предупредить, что Линьков хочет с ним поговорить и чтобы он в три часа никуда не уходил из лаборатории. Ленечка мялся и жался, и говорить с Линьковым ему явно не хотелось. Мне показалось, что он не прочь бы поговорить со мной, но я побоялся, как бы Линьков не рассердился на меня за такое самоуправство, и разговора не поддержал.

– П‑понимаешь, Борис, – забормотал тогда Ленечка, причудливо изогнув длинную шею и внимательно разглядывая ладонь своей левой руки, – понимаешь, мне говорить… ему говорить… Ну, ничего я не могу сказать!

– Ну‑ну, не паникуй, – подбодрил я его. – Скажешь правду, всю правду, только правду и ничего, кроме правды. Понятно тебе?

– П‑понятно, – еле слышно пробормотал Ленечка, уткнулся в свои расчеты и вроде перестал меня замечать.

Нет, от разговора с Чернышевым у меня настроение не испортилось. Но и не улучшилось. То есть осталось весьма и весьма невеселым. После обеда засел я в своей лаборатории и попытался все обдумать, в том числе и причины своего сегодняшнего настроения. Линьков должен был появиться через час. Приниматься за работу поэтому не имело смысла. И я мог сидеть на табурете и мыслить сколько влезет.

Прежде всего я понял, что со вчерашнего вечера перестал действовать. Вообще ничего не делал – ни по хронофизике, ни по криминалистике. Этого, вообще‑то говоря, было бы вполне достаточно для того, чтобы подпортить мне настроение при любых обстоятельствах. У меня это на уровне рефлекса: в любом случае немедленно принимать решение и действовать. Хотя действую я иной раз по‑дурацки и прихожу к выводу, что поторопился, а лучше бы посидеть да обдумать все как следует…

Но уж в эти‑то дни откладывать действия и спокойно обдумывать было невозможно! Вот я и мотался туда‑сюда. И все, в общем, впустую. Один сдвиг, да и то не в мою пользу, – отношения с Линьковым испортились… Но о Линькове потом. Сначала надо проанализировать результаты.

Что и говорить, результаты пока чепуховые. Линия «человека с усиками» явно привела в тупик, ничего этот Марчелло не знает… Вернее, знает то, что косвенно подтверждает версию самоубийства… Да нет, никакое это не подтверждение! Аркадий мог относиться ко мне как угодно, мог в глаза и за глаза обзывать предателем и мерзавцем (хотя это не в его стиле), мог переживать всю историю с Ниной гораздо сильней, чем я предполагал, но он не стал бы из‑за этого кончать самоубийством. Тут меня не собьешь, слишком хорошо я Аркадия знаю! Да, но это еще не доказывает, что моя версия насчет эксплуатационника неверна. Ведь совсем не обязательно, чтобы Аркадий с этим человеком сдружился – или вообще как‑то связался – именно на загородной прогулке. Он же ходил потом к Лере… может, и не только к Лере…

Если б у меня с Линьковым не подпортились отношения, я бы его просто умолял не бросать эту версию, проверить все, что возможно.