|
Хозяюшка—то Семена Елизарыча в ту пору на бал с дочерьми собирались в купеческое собрание. В первый раз дочерей—то везла туда... Бабушке, понятно дело, хочется тоже поглядеть, как внучки—то вырядятся. Напоила нас чаем, а сама сидит в гостиной, нейдет в свою горенку, дожидается... И вышли внучки, в дорогие кружева разодеты, все в цветах, ну а руки—то по локоть, как теперь водится, голы, и шея до плеч голая, и груди на половину... Как взвидела их божия старушка, так и всплеснула руками. "Матушки, кричит, совсем нагие!" Да и ну нас турить вон из гостиной. "Уйдите, говорит, отцы родные, Христа ради, уйдите: не глядите на девок, не срамите их". Так мы со смеху и померли. С изумлением глядели все на Снежкова. Аксинья Захаровна руки опустила, ровно столбняк нашел на нее, только шепчет вполголоса: — Мать пресвятая богородица! И шея и груди!.. Господи помилуй, господи помилуй! Фленушка глаза опустила. Параша слегка покраснела, а Настя с злорадной улыбкой взглянула на Данилу Тихоныча, потом на отца. Глаза ее заблистали. Стуколов не выдержал. Раскаленными угольями блеснули черные глаза его, и легкие судороги заструились на испитом лице паломника. Порывисто вскочил он со стула, поднял руку, хотел что—то сказать, но... схватив шапку и никому не поклонясь, быстро пошел вон из горницы. За ним Дюков. — Куда вы?.. Куда ты, Яким Прохорыч?..— говорил Патап Максимыч, выбежав следом за ними в сени... Не старый друг, не чудный паломник,— золото, золото уходило. — Душе претит! — отвечал Стуколов.— Не стерпеть мне хульных речей суеслова... Лучше уйти... Прощай, Патап Максимыч!.. Прощай... — Да что ты... Полно!.. Господь с тобой, Яким Прохорыч,— твердил Патап Максимыч, удерживая паломника за руку.— Ведь он богатый мельник,— шутливо продолжал Чапурин,— две мельницы у него есть на море, на окиане. Помол знатный: одна мелет вздор, другая чепуху... Ну и пусть его мелют... Тебе—то что? — Не могу. Душа не терпит хульных словес!— ответил Стуколов.— Прощай, пусти меня. Патап Максимыч. — Да куда ж ты, на ночь—то глядя?— уговаривал его Патап Максимыч.— Того и гляди метель еще подымется, слышь, ветер какой! — Метели, вьюги, степные бураны давно мне привычны. Слаще в поле мерзнуть, чем уши сквернить мерзостью суесловия. Прощай! Умаливал, упрашивал Патап Максимыч старинного друга—приятеля переночевать у него, насилу уговорил. Согласился Стуколов с условием, что не увидит больше Снежковых, ни старого, ни молодого. Возненавидел он их. Патап Максимыч кликнул в сени Алексея. — Яким Прохорыч устал, отдохнуть ему хочется.— сказал он.— У тебя пускай заночует. Успокой его. А к ужину в горницу приходи,— примолвил Патап Максимыч вполголоса. Алексей с паломником вниз пошли. Патап Максимыч с молчаливым купцом Дюковым к гостям воротились. Там старый Снежков продолжал рассказы про житье—бытье Стужина,— знайте, дескать, с какими людьми мы водимся! "Что ж это такое? — думал Патап Максимыч, садясь возле почетного гостя.— Коли шутки шутит, так эти шутки при девках шутить не годится. |
