|
Землю с золотом покупают теперь у помещика тамошнего, у господина Поливанова, может, слыхал. Деньги дали тому господину немалые, а епископ своих копейки не истратил. — Ну пускай бы уж его пятнадцать паев взял. Больше, право, обидно будет,— сказал Патап Максимыч. — Как сказано, так и будет, а не хочешь, других охотников до золота найдем,— спокойно ответил Стуколов. И, вынув опять замшевый мешок, посыпал из него золотой песок себе на руку перед Патапом Максимычем. Не раз и не два такие разговоры велись у Патапа Максимыча с паломником, и все в подклете, все в Алексеевой боковушке. Были при тех переговорах и кум Иван Григорьич и удельный голова Михайло Васильич. Четыре дня велись у них эти переговоры, наконец, решился Патап Максимыч взяться за дело. Решили до поры до времени про затеваемое дело никому не сказывать. Стуколов говорил, что если пойдет оно в огласку — пиши пропало. В сибирских тайгах, по его словам, зачастую бывает, что один отыщет прииск, да ненароком проболтается, другой тотчас подхватит его на свое имя. После масленицы Патап Максимыч обещался съездить на Ветлугу вместе с паломником повидать мужиков, про которых тот говорил, и, ежели дело окажется верным, написать со Стуколовым условие, отсчитать ему три тысячи ассигнациями, а затем, если дело в ход пойдет и окажутся барыши, давать ему постепенно до пятидесяти тысяч серебром. Патап Максимыч только и думает о будущих миллионах. День—деньской бродит взад и вперед по передней горнице н думает о каменных домах в Петербурге, о больницах и богадельнях, что построит он миру на удивленье, думает, как он мели да перекаты на Волге расчистит, железные дороги как строить зачнет... А миллионы все прибавляются, да прибавляются... "Что ж,— думает Патап Максимыч,— Демидов тоже кузнецом был, а теперь посмотри—ка, чем стали Демидовы! Отчего ж и мне таким не быть... Не обсевок же я в поле какой!.." * * * На первой неделе великого поста Патап Максимыч выехал из Осиповки со Стуколовым и с Дюковым. Прощаясь с женой и дочерьми, он сказал, что едет в Красную рамень на крупчатные свои мельницы, а оттуда проедет в Нижний да в Лысково и воротится домой к середокрестной неделе, а может, и позже. Дом покинул на Алексея, хотя притом и Пантелею наказал глядеть за всем строже и пристальней. Накануне отъезда, вечером, после ужина, когда Стуколов, Дюков и Алексей разошлись по своим углам, Аксинья Захаровна, оставшись с глазу на глаз с мужем, стала ему говорить: — Максимыч, не серчай ты на меня, кормилец, коли я что не по тебе молвлю, выслушай ты меня, ради Христа. — Чего еще надо? — взглянув на жену исподлобья, спросил Патап Максимыч. — Завтра уедешь ты?.. — На кого же дом—от покидаешь? Прежде Савельич, царство ему небесное, был, за всем, бывало, приглядит, теперь—то кто? — Кто на его месте... Не могла догадаться? — сказал Патап Максимыч. — Алексей Трифоныч, значит? — тихо проговорила Аксинья Захаровна. — Что ж, по—твоему, на Никифора, что ли, дом—от покинуть?— рявкнул Патап Максимыч.— Так он в неделю весь его пропьет да и тебя самое в кабаке заложит. —Про этого врага у меня и помышленья нет, Максимыч,— плаксиво отвечала Аксинья Захаровна. |
