– Оставь, Хафнер. – Тойер ощущал свой пульс под воротником, словно там работал насос, но пытался говорить ровным голосом. – Сейчас ночь. С таким же успехом ты мог бы держать в руке вафли «Ханута».

Ильдирим, зажатая между Тойером и Хафнером на заднем сиденье, наивно спросила, почему нельзя было установить на машине мигалку.

Штерн, десять лет бывший центральным нападающим в лиге округа и не получивший ни одной желтой карточки, ударил обоими кулаками по рулю.

– Это мой личный автомобиль, понятно? Думаете, я отплясываю «татутата», если еду на мини‑малке? – Он резко затормозил. Тойер ударился носом о подголовник. – Как там обстоит дело со страховкой, если теперь что‑нибудь случится?

– Езжай дальше, Штерн, – сказал Тойер, и его голос напоминал скрип старого тяжелого гардероба, который двигают по деревянному полу.

Наконец, им удалось свернуть, и молодой комиссар сделал все возможное, чтобы наверстать упущенное.

– Ладно, езжай нормально, – услышал Тойер собственный голос. – Все равно, либо мы успеем, либо нет. Еще не хватало, чтобы мы задавили насмерть какого‑нибудь бедолагу, собирающего окурки. Достаточно и того, что он курит.

Хафнер тотчас же закурил сигарету.

В оставшиеся минуты поездки всех охватило чувство нереальности. Они видели пару безнадзорных детей, слонявшихся в ночи, несколько пенсионеров вывели своих собак, а сами они находились в двух улицах от войны – двигались по пятам старой толстухи, профессора истории искусства. Говорить было нечего.

Когда они свернули, наконец, на Вёртштрассе, раздался почти спокойный голос Лейдига:

– Вот, по‑моему, стоит ее машина. HD – для тяжелого режима езды.

Больше никаких пенсионеров, никаких прохожих. Лишь кое‑где за окнами старых кирпичных домов угадывались боязливо мелькающие тени. Полицейские еще успели увидеть, как самые медлительные из жителей гасили огни. Что‑то уже произошло, но что?

Дом для иммигрантов резко выделялся среди прочих. Бетонные этажи, наружные лестницы, наверняка самая низкая плата. Газон перед домом заменяли две огромные кучи хлама, в которых Тойер, чье восприятие от нервного напряжения сузилось до диаметра мишени, разглядел новый матрас.

Из дома слышались крики. Полицейские вытащили оружие. Ильдирим пыталась нащупать в сумочке газовый баллончик, но схватила антиастматический кортизон.

Из окна соседнего дома кто‑то крикнул старческой фистулой, что там, у иностранцев, кто‑то стрелял.

– Только в крайнем случае, – тихо предупредил Тойер и в отчаянии снял пистолет с предохранителя – впервые за тридцать лет.

Дверь была лишь притворена. Лестничный колодец скорее напоминал запущенный гараж, чем человеческое жилье. Навстречу выбежал, маленький мальчишка, застыл на секунду, уставившись на оружие, и с воплем бросился прочь.

– Мы из полиции! – проревел Тойер. – Мы идем на помощь.

Они бессмысленно торопились наверх, не зная толком, где должны искать, но людям инстинктивно всегда хочется быть наверху, а не внизу. Несколько подростков бежали к ним по одному из наружных коридоров. С ножами. Больше сквозь грязную стеклянную дверь ничего нельзя было разобрать.

– Полиция! – нестройно крикнули Тойер и его люди. – Успокойтесь!

Двое повернули, но один, с глазами, будто теннисные мячи, распахнул дверь и занес свой кинжал, старинный, как у мадам Баттерфляй.

– Ведь ему нет и семнадцати, – участливо пробормотал Хафнер и вырубил мальчишку.

Внезапно на лестнице вспыхнуло пламя.

– Они бросают вниз горящую туалетную бумагу! – закричал Лейдиг и оттащил Ильдирим в сторону; если не считать семейных уз, это оказался до сей поры его самый энергичный контакт с противоположным полом.