– Значит, вы совсем рано остались совсем один.

Зундерманн небрежно постучал каблуком о паркет:

– Тут есть и свои преимущества.

– Если допустить, что Тёрнер подлинный, – вернулся к интересующей его теме комиссар, – как же он оказался на чердаке у вашего дяди?

– Дом всегда принадлежал нашей семье. В девятнадцатом веке он служил маленьким винным погребком. Тёрнер всегда останавливался в Старом городе, не чуждался он и бокала доброго вина. Может, он подарил ее, может, у него как‑то раз не хватило денег, чтобы оплатить свои кутежи. Или она его не устраивала, и он ее отложил. Возможно также, что он набросал на ней свои дневные впечатления.

Комиссар кивнул. Он был раздосадован, ибо нашел убедительной эту историю, убедительней, чем если бы Зундерманн выдвинул безупречное объяснение.

– Во всяком случае, я нашел ее в одном из старых сундуков, когда разбирал хлам. Возможно, мне повезло. Иначе я никогда не смогу позволить себе ремонт дома, как этого требуют предписания по охране памятников в Старом городе.

Тойер промолчал и снова взглянул на него. Открытое лицо. Молодой парень, храбро шагающий по жизни, счастливчик. Ладно, он говорил слишком надменно о своей уборщице – хотя странно, конечно, что двадцатилетний студент держал уборщицу. Но ведь это прерогатива юности – делать ошибки…

Потом Тойер как бы воочию увидел ночную плотину. Вилли и Зундерманна. Маленького человечка, единственного, кто знал про фальсификацию. Увидел, как мускулистый молодой парень перебросил хилого карлика через стальные перила.

– Где вы были в ночь с двадцать восьмого февраля на первое марта?

– Господи! – вздохнул Зундерманн. – Откуда я знаю.

– Первая неделя поста. Среда.

– Ах так! – Его лицо прояснилось. – Я был в «Компаньоне», на чиллаут‑парти, традиционной вечеринке.

– И вас там видели?

– Да, разумеется, я был там до конца, до девяти утра.

Тойер пытался вспомнить, что он мог читать о «Компаньоне», ведь теперь, казалось, непременной составляющей общего образования было знание злачных мест, и комиссар не хотел выглядеть стариком. Потом вспомнил.

– «Компаньон» ведь самый крупный диско‑клуб для голубых в регионе?

Зундерманн кивнул без всякого смущения:

– Немножко «би» никому не мешает, или вы другого мнения?

У Тойера не было особого предубеждения против гомосексуализма, но внутренне он был ему чужд. Означало ли это, что Зундерманн гомо‑ или бисексуал? Или мальчишка лишь фанфаронил? Представлял ли он какую‑нибудь важность для следствия?

Снова ожил домофон.

– Теперь уж вы не отсылайте уборщицу.

Зундерманн вздохнул:

– Боюсь, что это не уборщица.

Тойер с удивлением выслушал, как его обаятельный собеседник, казалось бы, без всяких затруднений разразился в домофон грубой бранью. На этот раз комиссар сумел расслышать все.

– Отвали, слышишь? Если хочешь знать, у меня тут полиция. Приходи, когда примешь мои требования. Все, отключаю звонок.

– Любитель искусства, – вернувшись, сообщил он с кривой улыбкой.

Тойер встал и подошел к окну. Увидел спину черноволосого, хорошо одетого мужчины. Тот удалялся небрежной походкой. Возможно, он когда‑то уже видел его, но это могло быть также просто желанием неумелого сыщика. Он снова сел на податливую софу.

– Вы всегда так разговариваете с потенциальными покупателями? – поинтересовался он.

Зундерманн засмеялся:

– Как вы думаете, стал бы я с вами разговаривать, если бы не знал, чем вы занимаетесь?

Тойер еще раз пристально посмотрел на парня, и он уже не казался ему таким симпатичным.