Вы верите в Бога, Петра? Посещаете церковь?

Нет. То есть я выросла в католической семье. Но я уже тридцать лет не была на исповеди. Но Джейсон был очень религиозным.

Как часто вы видите этот сон?

Даже когда я не сплю. Вижу его в зеркале заднего вида, когда еду в машине – по шоссе и обратно, когда возвращаюсь с ваших сеансов по Малхолланд.

Зеркало – это важно?

Да. Потому что когда мне снится этот сон, там все – как в зеркальном отражении: левое – это правое, свет – это тьма.

Когда вы в первый раз увидели этот сон? После того, как ваш сын покончил самоубийством?

Это не мой сын.

* * *

• потерянные •

Он проснулся. Наверное, ему снова приснился кошмар. Ему часто снятся кошмары. Люди горят. Люди задыхаются в дыму. Люди замерзают в снегу. Иногда умирал он сам, иногда умирали другие – смутно знакомые, смутные воспоминания.

Но это был не кошмар. Ему не могло ничего присниться – он принял слишком много валиума. Сквозь туман полусна он все‑таки сообразил, что это был всего‑навсего телефон. И автоответчик уже включился, ограждая его от мира. В комнате пахло спиртными парами и грязными простынями. На неоновых часах на стене горели цифры: 3.00. Три часа ночи.

* * *

– Брайен, – сказали в автоответчике в кухонном закутке. Голос был смутно знакомым. Нет. Быть такого не может. Разве что этот голос вырвался из кошмара, который валиум предположительно должен был бы отогнать. – Блядь, Брайен. Надеюсь, что это ты. Здесь, в Лос‑Анджелесе, в телефонной книге только один Дзоттоли. Я давно тебя потерял, я даже не знаю, ты это или нет, но, Брайен, если это ты, возьми эту блядскую трубку. Возьми трубку, Брайен, пока я тут не умер, на хуй.

Голос – когда‑то он был совсем детским. Теперь он стал старше, взрослее, но в нем все равно осталось что‑то мальчишеское – что‑то хрупкое, ломкое. Совсем юный мальчик, который пытается, чтобы его услышали сквозь завывания зимнего ветра. Сквозь рев пламени в догорающем городе. Даже его матюги – это всего лишь отчаянная бравада.

Брайен Дзоттоли сорвал телефон со стены и оттащил аппарат к кровати.

– Пи‑Джей, – сказал он. – Пи‑Джей Галлахер, наполовину шошон. Мальчик, который...

Они вместе прошли сквозь огонь и снег, Брайен, Пи‑Джей и тот мальчик Гиш – только трое. Больше в Узле не выжил никто. Он сам был в бреду, и не мог идти, и мальчики волокли его на волокушке, и выл ветер, и ледяные снежинки кололи лицо. А у них за спиной горел город. Вампиры горели в огне, умирая по‑настоящему.

– Господи, – сказал он. – Я и не думал, что ты когда‑нибудь объявишься. Как жизнь, малыш? Хотя ты давно уже не малыш. – Он пытался придумать, что еще можно сказать. Голова после валиума отказывалась соображать. И почему обязательно возобновлять знакомство в три часа ночи?

– Брайен, послушай. Здесь Терри.

– Замечательно. Но где это «здесь»? И почему нельзя было дождаться утра...

– Блядь, Брайен. Терри стоит у меня на балконе, врубаешься? И вопит, чтобы его впустили. Он во фраке и бледный, как... Брайен, я только что вернулся с его похорон. Он, на хуй, умер.

– Господи... не впускай его! – Брайен лихорадочно шарил рукой по стене, пытаясь нащупать выключатель.

Свет зажегся внезапно – желтый на пыльных жалюзи. Разом вернулись все прежние страхи. Накрыли его с головой.

Лунный свет, и сверкающие клыки, и...

Он закрыл глаза. Перед глазами возникла кровавая пелена. Боже, мне страшно. Мне, блядь, так страшно. У него тряслись руки.

– Можешь приехать? – тихо спросил Пи‑Джей.