– Его преосвященство, кардинал дель Монте, – явственно говорит голос, пронзая невнятный гул.

Он видит кардинала – алого и раздутого, как заходящее солнце. Кардинал совершает крестное знамение в туманной дымке от ладана. От ароматного дыма слезятся глаза. Он проходит вперед, его лапы скользят по холодному гладкому мрамору. Он идет к музыке.

Miserere mei...

Он цепляется мыслью за эту музыкальную фразу. Музыка – это единственное, что его привлекает по‑прежнему. Он крадется к ее источнику. Там – дубовая дверь. Но он без труда пролезает под дверью, где бессчетные ноги протерли дыру в каменном пороге.

Он в ризнице. На деревянных гвоздях – сутаны и стихари. Чувствуется сквозняк, хотя окон в комнате нет. Воздух пропитан запахом детского пота. В ризнице – только мальчик, который поет. Он застегивает свой стихарь. Голос звонкий, мальчишеский, и все‑таки – не совсем мальчишеский. Лицо мальчика – гладкое, юное, но глаза выдают некую древнюю боль. Он старше, чем выглядит, думает мальчик‑вампир. У него тоже отняли право называться мужчиной. Во имя музыки. У нас есть кое‑что общее, думает мальчик‑вампир, хотя он – всего лишь смертный. Сколько они прилагают усилий, чтобы продлить недолговечное, эти смертные... хотя, как ни тщись, все станет прахом в конечном итоге.

«Может быть, я покажусь ему в своем истинном облике», – думает он. И вот он уже выступает из душного дыма курящихся благовоний и пылинок, танцующих в воздухе. Такой, каким вышел из леса – полностью обнаженный. Его тело облеплено грязью смерти, но теперь он ее стряхивает с себя. Он нахально снимает с крючка сутану и стихарь и надевает их на себя.

– Ой, – говорит тот, другой мальчик. – Я и не думал, что здесь кто‑то есть.

– Говорят, что я очень тихий, – отвечает вампир.

– Ты, наверное, новенький. Я тебя раньше не видел, но если мы не поторопимся, мы опоздаем, и нас обоих высекут. – Только теперь вампир замечает подтеки запекшейся крови на спине стихаря у хориста. – Меня Гульельмо зовут, а тебя?

Он лихорадочно соображает. Какие имена он слышал на улицах?

– Эрколе, – говорит он. – Эрколе Серафини.

– Геркулес! Хорошее имя для такого красавца. – Гульельмо смеется. – Я буду звать тебя Эрколино. Ты, должно быть, пришел с кардиналом дель Монте.

– Откуда ты знаешь?

– Его преосвященство любит красивых мальчиков. Сначала – внешность и только потом – талант. Могу поспорить, он купил тебя за двадцать скудо у какого‑нибудь крестьянина близ Неаполя... насколько я понимаю, тебя кастрировали недавно... у тебя в глазах все еще теплится боль.

– Неаполис... да, Неаполь. – «Да, – думает Эрколино, – когда‑то я жил в этой части Италии». Он только не говорит Гульельмо, что это было полторы тысячи лет назад, в городе, давно погребенном под застывшей лавой Везувия.

– Надень этот воротничок, – говорит Гульельмо, подавая ему воротник. Он очень жесткий – сильно накрахмален – и давит шею. – Быстрее.

– Куда мы идем?

– На вечерню в Сикстинскую капеллу... разве тебе вообще ничего не сказали? Сначала – служба, потом – закрытый прием у кардинала в честь прибытия князя Венозы... старый извращенец! Мы будем там как travestiti – надеюсь, тебе подберут что‑нибудь из женской одежды. Ты где стоишь, на decani или cantores [22]?

– Не знаю.

– Тогда на decani. Будешь стоять рядом со мной, на южной стороне нефа.