До большого «банкета знакомства» оставалось еще полчаса. Петра решила пока разобрать свои записи.

И вдруг кафе наводнилось клонами Валентайна.

Она не могла сосредоточиться. Должно быть, их только‑только отпустили с какого‑то брифинга. Их пронзительные голоса резали Петре слух, когда они громко жаловались своим мамочкам и агентам, выражая свое недовольство. Они картинно запахивали плащи и жестикулировали в этой странной манере, комбинирующей «Мотаун» и Лугоши[24], которую Тимми Валентайн довел до совершенства. Они старательно изображали на лицах выражение «поруганная невинность с большими глазами», демонстративно не замечая друг друга, но при этом украдкой друг к другу присматриваясь. Все, кроме одного.

Петра чуть передвинула вазу с цветами, чтобы получше его разглядеть. Он поднял глаза. На мгновение их взгляды встретились – но лишь на мгновение.

Вот кто победит, подумала она. Его, похоже, совсем не волнует предстоящий конкурс. Он полностью сосредоточен и собран, весь – в себе, как кошка, готовая броситься за добычей. Привлекательный мальчик, но совсем не похож на Тимми Валентайна. И то, как он смотрит... взгляд жесткий, тяжелый, маскирующий его ранимость. Он не производит того впечатления невинности, которое Тимми производил всегда – даже в своих самых провокационных песнях, не то чтобы совсем непристойных, но намекающих на непристойность. Тут что‑то другое. Как будто он видит тебя насквозь... знает, что у тебя в душе... в самых потаенных ее уголках.

Мальчик шел в направлении столика Петры. С ним была маменька – вся из себя взволнованная, вся на нервах, она то и дело тянула руку и пыталась пригладить непослушный вихор на голове у сына – и агент, высокая женщина испанского типа. Они обе пытались что‑то ему сказать, но он не обращал на них внимания.

– Вы журналистка? – спросил он с простецким горским акцентом. Его голос был совсем не похож на голос Тимми Валентайна.

– Да.

– Хотите взять у меня краткое интервью? Меня зовут Эйнджел. Эйнджел Тодд.

Она собралась было возразить, но тут он ей подмигнул, вроде как говоря: «Помогите мне, уберите их от меня». Она рассмеялась. Этот ребенок знает, как добиться своего. Точно как Джейсон.

– А я Петра Шилох, – сказала она.

– Мам, мы тут с журналисткой на пару часов засядем, – объявил он.

– Но нам еще надо фотографироваться, – сказала агент. Судя по ее виду, он все утро ее донимал, и она с трудом сдерживала раздражение. – Фотографы ждут.

Маменька достала пудреницу с зеркальцем и попыталась подправить расплывшуюся помаду. Она была вся увешана аляповатой бижутерией, а ее прическа являла собой настоящий «шедевр» начеса.

– Блин, оставьте меня в покое, – рявкнул он, отмахиваясь от них. Потом повернулся к Петре и сказал полушепотом, чтобы они не услышали: – Они так напрягаются из‑за этого конкурса, я понять не могу почему. Хотя нет. Понять‑то как раз могу. Они смотрят на меня и видят «порше», и дома на пляже в Малибу, и все такое. Посмотрите на меня. На этот дурацкий плащ, на мои волосы. Они крашеные. Я вообще‑то блондин.

– Хочешь коки? – спросила Петра, подзывая жестом официантку.

– Ага. – Он сел напротив нее. – Можете сделать вид, что вы берете у меня интервью, так чтобы они не догадались? – Он прикоснулся к ее руке под столом. Его рука была теплой. Но в том, как он к ней прикоснулся, было что‑то неправильное... нездоровое. Она убрала руку и заметила, что он сунул ей в ладонь миниатюрную бутылочку с коньяком, какие дают в самолетах. – Пожалуйста, мэм... понимаете, я все‑таки нервничаю, и мне надо как‑то успокоиться.