«Мне страшно, – думает он. – Я боюсь. Не хочу себя связывать. Когда пьешь чью‑то кровь, всегда возникает связь. Связь охотника и добычи, извечный танец любви и смерти. Но с этим человеком я даже не знаю, кто я: охотник или добыча. Мне страшно, – думает он. – Я боюсь».

Но наконец, с украденной жизненной силой, что бурлит в его венах и создает иллюзию тепла, он отдается музыке. Музыка воспаряет ввысь. Музыка позволяет ему притвориться, что он еще не потерял свою душу.

Он поет.

* * *

• кладбище •

Они заехали в «Конрой» и купили роз. Потом поехали в Форест‑Лоун. Эйнджел оставил свой плащ в машине, но он по‑прежнему был во всем черном. Петра подумала, что ему, наверное, жарко.

От стоянки до могилы Джейсона было достаточно далеко. Они молча прошли мимо помпезных надгробий: мраморных мавзолеев и уменьшенных копий египетских храмов, мимо сказочных замков и «кадиллаков», вырубленных из гранита. На Форест‑Лоун похоронено много известных людей. Петра часто задумывалась, что побудило ее согласиться с отцом, когда он предложил ей похоронить Джейсона здесь – на участке, который отец приобретал для себя. Психотерапевт на одном из сеансов предположил, что это было чувство вины – желание дать сыну что‑то такое, чего она не давала ему при жизни. Петра уже начала соглашаться, что в этом была доля правды. Но было еще одно немаловажное обстоятельство: у нее тогда не было денег, а отец предложил место совершенно бесплатно.

Поначалу ее раздражало, что Эйнджел напросился поехать с ней. Она боялась, что он будет таким же надутым, несносным и грубым, каким он был с маменькой и агентом; но когда они вышли из отеля, он как будто преобразился. Они были почти как мать с сыном на воскресной прогулке. Они почти не разговаривали, но у нее было стойкое ощущение, что Эйнджел собирается ей сказать что‑то очень важное. Но пока он к ней присматривался. Ему было трудно, и она не хотела на него давить – чтобы ничего не испортить. Она не хотела его подвести. Как это было с Джейсоном.

– Ой, смотрите. – Эйнджел показал пальцем на мраморного диплодока, выползающего из моря густого кустарника.

– Это, наверное, могила О'Саллихейна, ирландского палеонтолога, – сказала Петра. – Он умер в прошлом году. – Она делала про него большую статью для «Times»; он был не столько ученым, сколько популяризатором динозавров в прессе и на телевидении. Однажды он даже участвовал в одном ток‑шоу с Симоной Арлета, припомнила Петра, когда Симона пыталась связаться с духами вымерших доисторических ящеров, «колдуя» над осколками окаменелой кости... она только не помнила, в каком именно шоу. Может быть, в шоу Леттермана? А может, в каком‑то другом.

– Как‑то глупо оно все выглядит. Когда я умру, я не хочу, чтобы меня похоронили в таком вот месте. Богатые просто не знают, куда девать деньги.

– Ты вполне можешь сам стать богатым, – сказала Петра. – Если победишь в конкурсе.

– Да мне наплевать на все эти деньги, – с жаром проговорил он. – Просто мне хочется петь.

Он запел. «Вампирский Узел». Песню, которую должны были исполнить все участники конкурса. Можно было петь самим, а можно – под фонограмму, поскольку киношников мало интересовали певческие таланты. Для них главное – внешность и как человек двигается. Было так странно слышать, как этот мальчик – который совсем не похож на Тимми Валентайна и которому очень не нравится, что его заставили перекрасить волосы – вдруг преобразился в Тимми.