Сейчас ничего этого нет.
Гуревич . Ну, очень просто определить, спит человек или нет. Если он хочет присоединиться к компании, значит: проснулся. А если не хочет – стало быть, спит и не проснется вовеки…
Витя . Я проснулся. И пока в этом мире не кончится мушкателейнвейн, я никогда не усну.
Прохоров (поднося Вите). Теперь ты понимаешь, гроссмейстер, что мы живем не то что в мире справедливости, а в мире такой справедливости, которая даже чуть выше в сравнении с наивысшей?…
Витя (приподымая большую, розовую голову). А я не умру?
Гуревич . Ты, Витя, слишком высокого о себе мнения. Во всей происходящей драме – до тебя – никто ни словом не обмолвился о смерти, хоть все и поддавали. Счастье человека – в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей. Пьер Безухов. А если уж смерть – так смерть. Смерть – это всего лишь один неприятный миг, и не стоит принимать его всерьез. Аугусто Сандино.
Витя пьет и – встает. Всех обнимая своей улыбкой – и не стыдясь живота своего, почему‑то направляется к выходу.
Прохоров . Наконец‑то! Отрада и ужас Вселенной – Витя – хочет пройтись в сторону клозета… Стасик! Прекрати свои «рот‑фронты». Иди сюда…
Гуревич (спохватившись). Да, да. Никакие «рот‑фронты» и нопасараны уже не пройдут. Над всей Гишпанией – безоблачное небо. Франсиско Франко. По этому поводу опусти руку и подойди.
Стасик . А у нас есть о чем побеседовать: массированное давление на Исламабад, подводные лодки в степях Украины! И – вдобавок ко всему – насильник дядя Вася в зарослях укропа. И марионетка Чонду‑Хван, он все мечтает стереть Советскую Россию с лица земли. Но разве можно стереть того, у кого так много‑много земли – и никакого‑никакого лица? Вот до чего доводит узкоглазость этих чон‑ду‑хванов…
Гуревич . Налить ему немедля! И пропорционально тому, что он здесь сейчас нагородил… Боже мой, Витя!…
Витя (с улыбкой, обаятельней которой не было от Сотворения). Вот, пожалуйста, шахматная фигура, я обмыл ее проточной водой… (Ставит на стол посреди палаты – еще один белый ферзь)
Два белых ферзя рядом – это уж слишком. Многие теряют и остатки своих убогих рассудков.
Прохоров . С шахматами мы потом разберемся… А шашки где?
Витя стыдливо молчит. За дверью слышны каблучки. Это Натали с последним обходом. И, слава богу, она уже слегка первомайски поддатая. Иначе она уловила бы в палате спиртной дух.
Прохоров . Тишина!… Все – по местам! Накрыться с головой!
Натали входит, всем желает спокойной ночи. Поправляет одеяло – у тех, на ком плохо лежит. Присаживается у изголовья Гуревича. Никому не слышные – а может быть, слышные всем ‑ шепоты и нежности.
Натали (полушепотом). Ни о чем не думай, Лев, все будет хорошо.
Гуревич пробует что‑то сказать.
(Прикладывает пальчик к губам) Тсс… Все дрыхнут. В коридоре не души. Адье. Спокойной ночи, алкаши. (Проплывает к выходу, тихотихо прикрывает за собой дверь)
Стук удаляющихся каблучков. Все пациенты разом сбрасывают с себя одеяла, приподымаются в постелях и завороженно глядят на два белых ферзя посреди палаты.
З А Н А В Е С
Акт пятый
Между четвертым и пятым актами – пять‑семь минут длится музыка, не похожая ни на что и похожая на все, что угодно: помесь грузинских лезгинок, кафешантанных танцев начала века, дурацкого вступления к партии Варлаама в опере Мусоргского, канканов и кэкуоков, российских балаганных плясов и самых бравурных мотивов из мадьярских оперетт времен крушения Австро‑ Венгерской монархии. |