|
И еще я запомнил, ка-кие были ливни! Я обожал, как пахнет после проливного дождя, когда вода испаряется и впитывается в жаркий асфальт. Дома меня ждал арбуз. Его доставали из колодца, где он охлаждался в ледяной воде. Ко-нечно, в доме был холодильник, но из колодца арбуз получался почему-то гораздо вкуснее. Я залезал в ванну, чтобы смыть с себя соль, потом садился на веранде и вгрызался в арбузную мя-коть. Один раз веревка, на которой арбузы опускали в колодец, оборвалась, арбуз разбился о во-ду, и мы несколько месяцев не могли его выловить. Каждый раз, доставая ведро с водой, обна-руживали в нем кусочки арбуза. Как раз тем летом Садахару О на Косиэн стал лучшим питчером. Колодец был страшно глубокий – сколько я в него ни заглядывал, не мог разглядеть ничего, кроме круглого темного пятна. Немного повзрослев (к тому времени море совсем загадили и купаться приходилось уже в бассейне, который построили на горе), я по вечерам гулял вдоль берега с собакой (у нас жил пес – белый, большой). Бродил по пляжу, отпуская собаку побегать по песку, иногда встречал дев-чонок из моего класса. Мог проболтать с ними целый час, пока совсем не темнело. Девчонки шестьдесят третьего года... Длинные юбки, пахнущие шампунем волосы, начавшая вырисовы-ваться грудь, стянутая тесным лифчиком. Мы садились рядышком и вели разговоры, полные маленьких загадок и тайн. Про то, что они любят, чего терпеть не могут, о нашем классе, о Городке, о других странах... О новых фильмах с Энтони Хопкинсом, Грегори Пеком, Элвисом Пресли... О хите Нила Седаки «Тяжело расставаться». Несколько раз в год на берег выносило утопленников. По большей части – самоубийц. Ни-кто не знал, где они бросились в море. На одежде – ни имен, ни фамилий, в карманах тоже ниче-го (или в них что-то было, но волны унесли?). Газеты о таких случаях печатали коротенькие за-метки в местных выпусках и все. «Молодая женщина, лет двадцати (предположительно), лич-ность не установлена. Легкие заполнены морской водой, тело раздулось, как пузырь...» Смерть, совершившую неспешное плавание по волнам, однажды выбрасывало на берег у тихого городка, словно утерянную кем-то вещь, заблудившуюся во времени. Так погиб и один мой приятель. Очень давно, мне тогда было шесть лет. Утонул в реке, разлившейся от проливных дождей. Весной, вечером мутный поток унес его в море, а через три дня труп прибило к берегу вместе со смытыми деревьями. Запах смерти. От тела шестилетнего мальчишки шел такой запах, будто его зажарили в раскаленной печи. Труба крематория, упиравшаяся в пасмурное апрельское небо. Поваливший из нее серый дым... И ничего от человека не осталось. Вдруг заболела нога. Разувшись, снимаю носки и иду дальше по молу босиком под умиротворенным послеполу-денным солнцем. В школе по соседству звенит звонок. Толпящимся на месте бывшего моря многоэтажкам не видно конца. Как гигантский крема-торий. Людей нет. Жизнью не пахнет. Лишь время от времени по гладкому шоссе проезжают машины. Я предсказываю будущее. Шагаю под лучами майского солнца по старому молу, держа в руках кроссовки, и пророчу: «Вам наступит конец!» Не знаю, через сколько лет, а может, десятилетий или столетий, но когда-нибудь вам точно придет конец. Вы срыли горы, засыпали море, колодцы и что же у вас выросло на этом месте, на душах умерших людей? Бетон, заросли бурьяна, трубы крематориев и ничего больше? Впереди показалась речка; мол и многоэтажки здесь заканчиваются. Спускаюсь по отлого-му берегу, погружаю ноги в прозрачный поток. От ледяной воды просыпается теплая ностальгия. Вода в речке всегда была чистой – даже когда в море начали сливать всякую гадость – и текла к морю по прямому песчаному руслу. Местами, где течением намывало песок, возникали водопады; рыба в речке почти не водилась. Я иду мелководьем по течению к показавшейся наконец впереди линии прибоя. |
