Нелогично. Хотя произнес он это спокойно и уверенно. Уловила ли она его сомнения?

– Что вы хотите знать?

– Мне известно очень немногое: ваше имя и то, что несколько лет назад вы работали в военно‑криптографическом отделе. Знаю, что уже тогда, несмотря на ваш юный возраст, у вас была отличная профессиональная репутация. И несмотря на то, что прошло шесть лет, работники отдела вспомнили вас. Целый месяц они безуспешно возились с Вавилоном‑17 и единодушно заявили: «Идите к Ридре Вонг», – он помолчал. – Вы сказали, что кое в чем разобрались. Значит, они были правы.

– Выпьем, – предложила Ридра.

Бармен продефилировал туда‑обратно, оставив на стойке два небольших дымчато‑зеленых бокала. Она пригубила, наблюдая за ним. Ее глаза, подумал генерал, изогнуты словно распахнутые крылья.

– Я не с Земли, – сказала Ридра. – Мой отец был инженером связи в звездном центре X‑II‑B, как раз за Ураном. А мама – переводчицей в Суде Внешних Миров. До семи лет я росла в звездном центре. Там почти не было детей. В пятьдесят втором мы переселились на Уран‑27. Когда мне исполнилось двенадцать лет, я уже знала семь земных языков и могла понимать пять неземных. Я запоминала языки, как большинство людей запоминают мелодии популярных песен. Мои родители погибли во время второго запрета.

– Вы тогда были на Уране?

– Вы знаете, что там произошло?

– Я знаю, что Внешние планеты пострадали больше чем Внутренние.

– Вы ничего не знаете. Да, они пострадали больше, – она глубоко вздохнула, отгоняя воспоминания. – Одного глотка недостаточно, чтобы разбудить воспоминания, хотя... Выйдя из госпиталя, я была близка к помешательству, была такая опасность...

– Помешательство?..

– Голод, вы, конечно, знаете о нем, плюс невралгическая чума.

– Я знаю и о чуме.

– Как бы там ни было, я попала на Землю, поселилась у родственников и проходила курс невротерапии. Только мне это было не нужно. Не знаю, откуда... психологическое это или физиологическое, но из всего этого я вышла с идеальной словесной памятью. Я всю жизнь была на грани... так что ничего странного. И еще, у меня идеальный слух.

– Не связано ли это с молниеносным счетом и образной памятью? Я видел как этим пользуются шифровальщики.

– Я посредственный математик и не умею быстро считать. Я проверяла себя; у меня высокий уровень зрительного восприятия и специальных реакций – цветные сны и все прочее, но главное – точная словесная память. Тогда я уже писала стихи. А летом получила работу переводчика в правительстве и начала заниматься шифрами. Довольно скоро я почувствовала, что эта работа дается мне легко. Но я плохой шифровщик. Не хватает терпения серьезно работать над текстом, написанным не мной. Невроз – еще одна причина, по которой я отдала себя поэзии. Но эта «легкость в работе» меня пугала.

Иногда, когда было очень много работы, и очень хотелось получить ответ, в голове что‑то начинало складываться, и внезапно все, что я знала, соединялось в одно целое, и я могла не напрягаясь читать текст, говорить об этом, а сама при этом была испуганной, уставшей и жалкой.

Она взглянула на бокал.

– Постепенно я научилась контролировать себя. В девятнадцать лет у меня была репутация маленькой девочки, которая может разобраться во всем.

Какое‑то чутье позволяло выделить легко узнаваемые образы – найти грамматический порядок в случайно перемешанных словах, что я и сделала с Вавилоном‑17.

– Почему же вы оставили эту работу?

– Я вам уже назвала две причины. А третья заключается в том, что, узнав о своих возможностях, я захотела использовать их в собственных целях.