Машин вопрос вернул мысли Евлампьева к середине письма, так развеселившей его.

– А йоги Мишку не интересуют больше. Все он уяснил об йогах. Его теперь уровень отечественной литературы волнует, – сказал Евлампьев с невольной усмешкой, – будет вот поднимать его собственным примером.

Самое любопытное. что так оно и есть в действительности: перегорел Черногрязов кастами, и теперь весь этот вопрос далек от него, как какой нибудь Сириус. Всегда он такой был: вдруг – фонтан огня, фонтан искр, испепелит все вокруг, угас – травинки не загорелось.

– Да вот тоже им с внуками… в их возрасте, – со вздохом сказала Маша. – Что за дочь у них, не пойму: трехмесячного ребенка – бабушке с дедушкой…

Евламльев молча пожал плечами. Нечего ему было сказать Маше по этому поводу. Что сказать, когда они ничего не знают о дочери Черногрязова. Мало ли как могут складываться обстоятельства. Сложатся – и в чужие люди отдашь. Правда, чужие теперь не возьмут, не больно то теперь найдешь таких…

Дожди все лили и лили, изредка лишь, будто по недоразумению, делая перерыв в день другой, и перешли в мельчайшую, сизым туманцем дымившуюся морось, воздух прочно и устойчиво охладился, центральное отопление не работало – батарен не грели, и в квартире было мёрзко и мозгло. Маша попросила Евлампьева достать с полатей валенки и ходила теперь по квартире только в них.

В один из таких дней из «Бюро добрых услуг», раньше назначенного самим бюро срока на две недели, появнлись ремонтные рабочие.

– А чего ничего не готово то?! – не сняв заляпанной краской, мокрой обуви и оставляя за собой на полу мутные разводы, пошли они в комнату. Их было двое – две толстолицые, толстогрудые женщины неопределенного возраста от тридцати до сорока.

– Ну, илн вы что, вы думаете, мы за вас вашу мебель таскать будем? Да стой она на месте, нам что! Побелим как есть – месяц потом отмываться будете!

– П простите!..– Евлампьев даже не сразу сообразил, что это из «Бюро добрых услуг».– Но почему мы должны быть готовы? Может быть, вы ошиблись? К нам еще рано!

– Как рано, когда мы еще вчера приступить были обязаны?! В другой квартире задержались. Вот! – одна из женщин достала из какого то потайного кармана своего комбинезона хрустящую лощеную бумагу и развернула ее. – Вот наряд, смотрите, какое число.

Евлампьев взял бумагу, посмотрел – число в ней действительно стояло вчерашнее.

– Так а у нас то вот как! – с недоуменным испугом проговорила Маша, прибегая с кухни с той бумагой, что была выдана в бюро им. Она через очки посмотрела на дату в ней, убедилась, что по их бумаге рабочие должны появиться только через две недели, и протянула ее женщинам: – Смотрите!

Женщины глянули и вернули бумагу Маше.

– Ваша нам – не закон, – сказала та, что вела разговор. – У нас закон вот,– потрясла она нарядом. – Не хотите принимать, как хотите, дело ваше. Придем тогда в конце года, в декабре. То то хорошо то в декабре окна растворять, проветривать.

– Да нет, ну что… давайте! – торопливо сказал Евлампьев, взглядывая на Машу – согласна ли, и она так же торопливо покивала: согласна, согласна. – Просто мы… ну вот видите, не готовы… так неожиданно, надо действительно укрыть мебель, стены освободить… Может быть, вы завтра начнете, а мы сегодня все подготовим?

– Не, никаких завтра, кто нам за сегодня за простой заплатит? Не! – категорнчески отмела его просьбу та, что вела разговор, видимо главная. – У нас машина на улице, сейчас мы перетаскаем все и пойдем обедать.