– Ох ты, прилетел! – сказал он вполголоса с умиленной восторженностью. И повторил, качая головой: – Прилетел, прилетел… Маша! – крикнул он затем.

– Что? – отозвалась жена из комнаты. Там, в комнате, она красила другую батарею.

– Скворушка прилетел!

– Что ты?! – с молодой звонкостью воскликнула Маша, и в голосе ее Евлампьев услышал счастливое замирание.

Она вошла на кухню и, тоже боясь спугнуть скворца, остановилась у входа. Какое то время она стояла и молча смотрела на него. На лице у нее было то же, что Евлампьев услышал в голосе, – счастливое замирание.

– Рано нынче, – сказала она затем.

– Холодно.

– Холодно, ну да. – И спросила утверждающе: – Что, покормить его надо?

Евлампьев с осторожностью принялся отползать на коленках подальше от окна. Наверное, со стороны это выглядело довольно смешно, Маша, глядя на него, похихикивала.

– Ну и ну, ну и ну, – говорила она.

Евлампьев отполз за стол и поднялся.

– А чего ты? – сказал он с некоторой обидой. – Он же отвык. Испугается – н фьюить, и вдруг не прилетит больше.

– Да нет, я ничего, – все смеясь, ответила Маша.

Она помогла ему разыскать в буфете затолкавшийся из за долгой ненадобности в самую глубину холщовый мешочек с зерном, он развязал его, набрал горсть и пошел к окну. Скворец при его приближении насторожил голову, взъерошив на шейке перья, отскочил затем к самому краю карниза и, когда Евлампьев, постояв мгновение в нерешительности, протянул руку к раме, испуганно сорвался с него, судорожно затрепетав крыльями, и исчез.

– Ну вот! – огорченно сказала Маша.

– Да прилетит, – успокаивая и ее, и себя, сказал Евлампьев. – Всегда ведь так.

Он открыл окно и стал рассыпать зерно по карнизу. Дождь нынче не шел, но воздух был до предела напитан влагой, карниз не просох после рассветной еще мороси, и зерно будто приклеивалось к нему.

Но скворец не прилетел. Он не прилетел ни через час, ни через два, зерно высмотрели воробьи, налетели целой кучей, устроили гвалт, толкотню и вмиг склевали его. Евлампьев, досадуя, насыпал зерна еще раз – через полчаса все повторилось: зерно опять кончилось вмиг – только простучали дробно о железо карниза клювы.

– Неужели не прилетит? – расстроенно спросила Маша, когда наевшиеся воробьи, поскакав еще немного по карнизу, один за другим упорхнули с него.

Евлампьев погодил немного насыпать зерно вновь, чтобы воробьи забыли место, воробьи несколько раз прилетали, скакали по карнизу и, ничего не найдя, улетали. Потом они перестали прилетать совсем.

Скворец появился. Он появился уже под самую темноту, в поздних сумерках. Евлампьев с Машей в две кисти, чтоб побыстрее, красили кухонную дверь, форточка на кухне была открыта для проветривания, и они вдруг услышали тихохонькое, слабое постукивание за окном.

– Прилетел?! – не веря самой себе, заблестев глазами, поглядела Маша на Евлампьева. – Ну ка, ну ка!..

Они подкрались к окну и в падавшем с кухни на карниз желтом электрическом свете увидели расхажинвающего по железу скворушку, – он неторопливо, с тою же все хозяйской основательностью клевал предназначенное ему зерно, подергивал туда сюда своей длинной острой головкой, косил на кухню глазом, а увидев Евлампьева с Машей, остановился клевать, наклонил голову и некоторое время неподвижно смотрел на них, потом подпрыгнул к окну и несколько раз сильно клюнул в стекло.

– Здоровается, а! – восхищенно воскликнул Евлампьсв.