– Семь. Самое начало восьмого.

– Ой, час еще! – охнула женщина и отвернулась, снова стала работать лопатой.

– Простите! – позвал се Евлампьев.

Женщина, не переставая шуровать лопатой. оглянулась на него, и он спросил торопливо, боясь, как бы она опять не отвернулась от него: – А вы что же, засыпать ее собрались, отогреваете?

– А вроде вы какие то жалобы куда то писали, – сказала женщина.

Евлампьев вспомнил: еще осенью, вскоре как отремонтировали квартиру, в канаву упал мальчик из соседнего подъезда, сломал себе ногу, и по квартирам ходила мать этого мальчика – молодая, видная, что называется, женщина, чем то, манерой ли держаться, манерой ли говорить, еще ли чем, неуловимо похожая на Елену, – собирала подписн под письмом с просьбой ускорить прокладку газовых труб, и он с удовольствием тогда подписался.

– Простите,– снова сказал он. – А газ подводить, трубы укладывать… это как? Что же, не будут?

– Да вроде, так я слышала, ошибка вышла,– ответила женщина.– Зря вроде траншею пробили.

– Как – зря? – Евлампьев не поверил.– Что, вообще не должны были к нам никакого газа подводить?

– Ну! – сказала женшина. Сняла, прислонив к груди черенок лопаты, рукавицу, и , скособочась, высморкалась.

– И что же, вот так прямо и засыплете? – Евлампьев все еще не мог поверить в сообщенную ею новость.

– Ой, папаша, да что ты ко мне пристал, банный лист, ей богу! – как того и следовало ждать, осерчала наконец на него женщина.– Иди ты моих начальников спрашивай, что ты меня мучаешь! Нам что сказано, мы то и делаем.

Она надела рукавицу, отняла черенок лопаты от груди и повернулась к Евлампьеву спиной.

Евлампьев, осваиваясь с происшедшим, постоял немного, переводя взгляд с ее пухлой ватной спины на дымящуюся, поигрывающую красным черную полосу среди снежной белизны, – все было ясно, нечего было стоять, и он пошел.

Вон оно как, значит, – ошибка. А уж и настроились на такой вот, без всяких баллонов, газ. Так жили и жили с баллонами, ничего, привыкли, нормально, а поманили этим – так сразу вроде тяжело с баллонами стало, и то не так, и то не этак, скорей бы магистральный… а оно, значит, вон как – не будет. Ошибся кто то… Экскаватор пригнали – экую яму вырыл, сколько тут рабочих эту канаву копали…

Народу на улице еще было немного. Тому разливающемуся во всю ее ширину, торопливо текущему в сторону заводской проходной потоку еще не настало время, рано еще, лишь однночные фигуры неспешно шагали в этой разогнанной у земли светом фонарей ночной темени, утоптанный снег свежо и морозно скрипел под ногами, и было особое удовольствие идти вот так вот по нелюдной еще улице и слушать этот ясный, не мешавшийся с десятками чужих морозный скрип слежавшегося снега под ногами.

Газетный киоск размещался в толстостенной, оштукатуренной и выкрашенной в блекло розовый цвет шлакоблочной будке. Будка являлась как бы одним из столбов решетчатой высокой ограды, обносившей, как то делалось в начале пятидесятых, громадное внутридворовое пространство нескольких, эдаким громадным треугольником стоящих домов, их было три, таких будок, в этой, угловой, помнилось Евлампьеву, когда то находился галантерейный киоск, потом она долго стояла заколоченной, и окрестные дворники приспособили ее под склад дворницкого своего нехитрого скарба, а несколько лет назад в ней снова открыли киоск, только вот теперь газетный.

Позванивая ключами, Евлампьев отомкнул калитку в ограде, проверил, не нарушена ли пластилиновая печать на двери будки, которую он ставил пятикопсечной монетой, открыл замок и сбросил с петли громыхнувший засов.

Войдя, он щелкнул выключателем и тут же, не осматривая внутренность будки – так ли все, как оставлял вчера, – вставил в розетку вилку электрокамина.