Евлампьев подождал немного – оконце оставалось все так же пустым. Конечно. Никто не стоял за этим мужчиной, он лишь один и был. Рановато еще, минут через десять…

Евлампьев захлопнул оконце и стал поправлять газетные стопки, перекладывать их с места на место, устраивая поудобнее, снова вынул из под прилавка журналы и разместил их вдоль боковых стенок. Не очень то вообще подходящая для газетного кноска будка. то ли дело новые, стеклянные. И нет той сырости, что в этой, – от толстых, не прогревающихся всю зиму стен, и полно места для витрины. На такой, стеклянной, кстатн, и прочитал объявление, и, отправляясь после совета с Машей по указанному адресу, представлял невольно, как будет стоять там, внутри сплошного стекла… ну да, куда вышло. Особой разницы нет.

Воздух в будке начал понемногу нагреваться, сделался влажно душным, а снизу от камина так и ударяло по ногам жаркой волной.

В оконце постучали.

Евлампьев растворил его – и закрывать уже не пришлось. Набирал ворох газет, прннимал деньги, давал сдачу, роясь в пластмассовой тарелочке торчащими из прорезей в перчатках пальцами, и лиц, в отличие от того, первого покупателя, даже если кто всовывался в оконце чуть ли не внутрь, уже не видел, не разбирал,одни только протягивающие деньги, принимающие газеты руки.

– О, кто здесь! – воскликнул вдруг очередной покупатель, начавший было перечислять скороговоркой: «Правду», «Советский спо…» – и прервавший себя па полуслове: – Емельян Аристархыч!

Евлампьев вгляделся.

Это был Молочаев.

Ну что ж, он приготовился к подобному, когда шел сюда. Место на самой толкучке, людное место, странно даже, почему это не случилось раньше, а только вот сейчас, спустя целых две недели… Наверное, все оттого же: как он не видит лиц, так не смотрят на него. На разложенный по прилавку газетный товар – вот на что смотрят. И лучше бы, конечно, все таки, если бы это был не Молочаев…

– Я, Евгений Ивановнч, я, – ответил Евлампьев. – Что, вы говорите, вам?

– Ну, встреча, однако! – будто не услыша евламльевского вопроса, сказал Молочасв. В голосе его было насмешливое изумление. – А чего я вас раньше не видел здесь? Или вы недавно?

– Недавно.– Евлампьев почувствовал, как все внутри у него судорожно передернулось. Ах, лучше бы не Молочаев!.. Потом бы, вторым, третьим… а первым – лучше бы не он!..– Очередь задерживаете, Евгений Иванович, – произнес он вслух. – Что вам? «Правду», «Советский спорт», еше что?

– Местную еще,– отозвался наконец Молочаев. Дал монетку, взял газеты и, пока Евламльев искал в тарелочке сдачу, спросил: – А вечером работаете? Так, чтобы народу поменьше.

– С трех до половины седьмого.Глаза все что то никак не могли выхватить из желто серебристой, позвякивавшей под пальцем кучи нужную медь. Ах ты, ну зачем именно Молочаев!..

– Ол райт! – сказал Молочаесв. – Прекрасно. Я подойду. У меня просьба к вам, раз вы здесь.

Он взял набранную в конце концов Евлампьевым сдачу, взмахнул газетами: пока! – и исчез из окошка.

Поздороваться он так и не поздоровался.

И вообще: ни секунды неловкости, смущения, душевной стесненности перед тем, как сказать о просьбе. «У меня просьба к вам». Эдак деловито, спокойно н как бы даже приказывающе. Будто ничего между ними и не произошло тогда… Хочет, видимо, что нибудь из журналов. Любопытно – что же?

– Копейку, отец, лишнюю дал! – бросил ему монету обратно в тарелочку очередной покупатель.