– И что было дальше, сэр?

– Один из лаагов вышел к клавиатуре, несколько часов изучал систему клавиш и наконец набрал послание, которое мы не в состоянии были расшифровать.

– И техники застряли.

– Нет, они поняли, в чем дело. Они послали другое сообщение, в котором говорилось: «Мы хотим поговорить с вами с помощью этого», и экран показал некоторые символы искусственного языка, который мы разработали для налаживания контакта между людьми и лаагами. Им эта идея пришлась по душе, и дальше уже мы работали как с лабораторными животными, только очень умными, конечно.

– И все получилось? – спросил Джим.

– В каком‑то смысле да. Искусственный язык, как ты сам понимаешь, очень ограничен. Но теперь мы добавляем движения фигуры лаага, когда символы не передают то, что мы хотим сказать, или если нам кажется, что мы достаточно хорошо понимаем жест и можем употребить его по назначению. Лааги это заметили и стали исправлять наши ошибки, и с тех пор у нас начался прогресс.

– И как далеко зашел этот прогресс?

– Мы, конечно, только начинаем учиться с ними разговаривать, – объяснил Моллен. – Никто не знает, сколько это займет, но должен заметить, что эти лааги очень активно с нами сотрудничают. Как только один встает из‑за клавиатуры, другой за нее садится.

– Разумеется, – сказал Джим.

– Почему разумеется? – с любопытством поинтересовался Моллен.

– Потому что они живут ради работы. Я говорил об этом в отчете, и Мэри наверняка сказала то же самое. Если бы вы подольше продержали их в плену без всяких занятий, они бы, наверное, умерли. А теперь вы дали им повод для жизни.

– Так или иначе, – сказал Моллен, – скоро мы сможем с ними разговаривать, и тогда начнется настоящая работа.

– Заставить их осознать, что нет смысла изматывать себя войной, которая ни одной из наших рас не принесет никакого толка?

Моллен внимательно посмотрел на него.

– Да ты это, похоже, уже обдумывал, – сказал он.

– У меня на это были месяцы, – сказал Джим. – Научиться общаться с лаагами – это одно. Заставить их видеть дело по‑нашему может вообще оказаться невозможным.

– Ты, да вдруг пессимист? – удивился Моллен. – Это что‑то новенькое.

– Я не пессимист, а реалист. Мы людей между собой‑то не могли заставить договориться, пока не началась война с лаагами и нам всем не пришлось сотрудничать. А образ мыслей лаагов отличается от нашего куда больше, чем у любого человека. И потом, вряд ли они изменят свой образ мыслей просто потому, что мы им скажем что‑нибудь. Лучший наш шанс – это продать им что‑нибудь.

– Продать им что‑нибудь? – Моллен с изумлением уставился на него. – Джим, откуда ты это взял?

– От Вопроса Первого и компании, – продолжил Джим, – Когда имеешь дело с одной расой инопланетян, то легко сделать массу ложных выводов. Если рас две, то из ошибочных выводов, которые они делают друг о друге, можно догадаться, где неверны наши собственные выводы.

– Мэри рассказывала про этих мыслелюдей, с которыми вы столкнулись, – сказал Моллен.

– Со всем уважением к Мэри, – сказал Джим, глядя на ее неподвижный затылок, – я думаю, она согласится, что с лаагами она эксперт, а с мыслелюдьми – все‑таки я. Она даже сама как‑то раз так сказала, верно, Мэри?

– Верно, – сказала Мэри, не двигаясь. – К нему стоит прислушаться, Луис.

– Я к кому угодно прислушаюсь, а уж к тебе и подавно, – сказал Моллен, откинувшись назад так, что кресло заскрипело и наклонилось под тяжестью его тела.