Я продолжал изучение мнемонала, а когда убедился в том, что он хорошо растворяется в воде, подшутил над Годаром.

В сифон для шипучей воды я ввел немного мнемонала и отправился вниз, к Годару, который, нетерпеливо переставлял фигуры на шахматном столике, готовясь выиграть у меня партию‑другую. Рене настолько привык к быстрым и легким победам, что ходов через десять, когда мое положение стало действительно тяжелым, захотел было смешать фигуры. Я остановил его.

– Но положение безнадежно! – заявил Годар.

– Не считаю… – возразил я и, осторожно налив в стакан газированную воду из сифона, отпил глоток, – Не считаю положение плохим:

Годар насмешливо на меня поглядывал, постукивая по доске только что отнятым у меня ферзем, а перед моими глазами, застилая окружающую обстановку, возникла… шахматная партия. Только так можно было определить это чудесное зрелище: передо мной возникла огромная этажерка, каждую полочку которой представляла шахматная доска. Ясные, четкие фигуры были расставлены на каждой из досок. На первой полочке этажерки стояли еще не тронутые рукой игрока фигуры. Вот на второй полочке первый ход Годара и мой ответный…

Доска над доской – ход за ходом. Я легко разобрался в переплетении ходов, и, как только подумал о продолжении партии, передо мной стали возникать гигантские, уходящие ввысь этажерки. Я отбрасывал вариант за вариантом.

Стоило мне подумать: «нет, не то…» – и вся надстройка исчезла. Я увидел путь к ничьей, и мой ход вызвал довольный смех почти невидимого Годара, Вот он уже не смеется, он увидел, что теперь ему нужно думать не о выигрыше, а о ничьей. Я едва видел доску, но как хорошо видел путь к победе!..

Через десять ходов Годар сдался.

– То, что Карл Меканикус нанюхался мнемонала, мне ясно! – сказал он. – Но как, где? В начале партии ты вел себя вполне нормально, то есть проигрывал с обычной скоростью…

Я пододвинул Годару сифон с растворенным мнемоналом, и Рене все понял.

Он налил воду в свой стакан, сделал глоток, помолчал и неожиданно произнес:

– Карл, у меня будут большие неприятности, теперь это для меня ясно. Ведь я после демобилизации отказался от церковного прихода. Мне не простят!..

Я рассмеялся и предложил ему сразиться со мной на равных началах и записать партию.

– Это будет шедевр! – сказал я.

– Погоди, Карл! Я ясно представляю примаса Бельгии, вот его рабочий стол…

А‑а, конечно, это мое письмо у него в руках!..

– Чудак, ты совсем сходишь с ума, Рене! Газ не может сообщить дар ясновидения, поверь мне, – он только необыкновенно усиливает память. Мы отчетливо видим все, о чем думаем.

– А мы можем это проверить! – предложил Годар. – Карл, ты выйдешь в соседнюю комнату, а я скажу, что ты делаешь. Попытаюсь представить…

Годар жадно выпил несколько глотков воды и осоловело уставился в одну точку.

Я поспешил выйти из комнаты.

В коридоре я остановился в задумчивости. Действительно, что мне сделать такое, о чем Годар не догадался бы?

– Ты сейчас чистишь свое пальто… чистишь щеткой, Карл! – закричал Годар. – Я это ясно вижу!

– Ничего ты не видишь, это все фантазирование!

– Тогда ты… ты сел на пол! Да, Карл?

– Нет, я еще не придумал, что бы мне сделать.

Годар успокоился, но как он все‑таки был прав – церковь не любит расставаться с теми из своих слуг, в которых есть хоть искра таланта.

III

Годар сейчас работает день и ночь. Скрытый и глубокий интерес к естественным наукам проявился в нем с необычайной силой, стал его страстью.