|
Но вот такая возможность, наконец то, представилась ему, и он был намерен реабилитировать себя перед своим правительством, использовав ее наилучшим образом. Отсюда неистовство – никак не меньше – той речи, которую он теперь произносил в защиту Марка Антуана. Однако, исчерпав эффектность риторики, которая выжила даже в использованном сэром Ричардом французском языке, его утверждения выглядели в итоге недостаточно убедительными. Они основывались на письмах мистера Питта, одно из которых виконт де Сол доставил лично, а другие пришли впоследствии. Сэр Ричард оказался перед необходимостью признать, что, не будучи знакомым с заключенным до встречи в Венеции, он не мог на основе личного знакомства засвидетельствовать личность человека, представшего теперь перед трибуналом. Он решил добавить, что, тем не менее, после рассмотрения переписки с мистером Питтом у него не осталось ни грана сомнений, когда скорбный голос инквизитора Габриэля – еще более гнусавый и скорбный на французском, чем|на итальянском – оборвал его: – Вы ведь не рискнете, сэр Ричард, исключить возможность того, что обвиняемый мог неправедным путем раздобыть то письмо, которое он вручил вам. Последующие послания вам от месье Питта могли быть написаны по причине недоразумения, возникшего из за подделок, сделанных обвиняемым. – Должен сказать, – с горячностью заявил сэр Ричард, – что это настолько неправдоподобно, что делает такое предположение… фантастическим. – Спасибо, сэр Ричард, – прогудел гнусавый голос. Марк Антуан знал, что подобное предположение далеко не фантастично, что оно точно описывало его действия в роли Лебеля. Мессер Корнер снисходительно добавил и свою благодарность к той, которую выразил его коллега, тогда как старый Барбериго поклонился в молчаливом прощании. Кристофоли предложил выйти шумно дышавшему сэру Ричарду, который взмахом руки и дружеской улыбкой узнику думал произвести на суд соответствующее впечатление. Вслед за ним зашел граф Пиццамано, и с его приходом разбирательство стало более серьезным. В силу его сенаторского звания графу было предложено сиденье возле кафедры секретаря, откуда поворотом головы он мог обратиться к инквизиторам или к обвиняемому. Граф был четок в аргументации и относительно краток. Он прочитал обвинительный акт и у него не возникло сомнений в том, что трибунал был введен в заблуждение. Для него это было совершенно очевидным. Да, узник действительно ложно присвоил себе национальность и переиначил свою фамилию, чтобы воспользоваться этим. Но он сделал это в интересах дела восстановления монархии и чтобы бороться против зла якобизма, которое было наихудшим злом, когда либо угрожавшим Самой Светлой Республике. Чтобы доказать это – настоящую личность обвиняемого и его характеристику до приезда в Венецию – было достаточно свидетельства любого знавшего его человека. Однако, были свидетельства гораздо большего. Были реальные поручения, которые он выполнял в Светлейшей во время своего пребывания среди них, – поручений, связанных с большим риском для него самого. Граф принялся рассказывать суду, что его знакомство с заключенным завязалось не вчера.)Что он – Марк Антуан де Мелевиль, виконт де Сол, граф Пиццамано мог утверждать, основываясь на прочном знакомстве, возникшем в то время, когда он был венецианским министром в Лондоне. Затем он подробно рассказал об отзывах о действиях виконта в деле при Вандее. – Но ничто в столь прекрасной характеристике, как эта, – заключил он, – не может сравниться по героизму с теми опасностями, которым он подвергался здесь, служа лишь из побуждения, которое разделяет каждый венецианец, дорожащий благосостоянием своей страны. |
