|
Но патрицианок это разрешение все равно держало вдали от того преимущества, при котором репутация могла бы выдержать такой шаг, на который сейчас решилась Изотта. – Я должна поговорить с вами, – произнесла она тоном, свидетельствующим, что в мире ничто не может сравниться с этим по значению. – И я не могу ждать удобного случая, который может неопределенно долго откладываться. Встревожившийся за нее, он припал губами к ее руке в изящной перчатке и приложил все силы, чтобы сохранить ровный голос: – Я существую, чтобы служить вам. – Нужно ли нам быть официальными? – ее губы изогнулись в задумчивой улыбке. – Видит бог, ситуация не оправдывает этого. Нет ничего официального в том, что я делаю. – Иногда мы прибегаем к официальным словам, чтобы выразить смысл глубокий и чистосердечный. Он проводил ее к креслу и со свойственной ему изысканной предупредительностью усадил ее спиной к свету. Он подумал, что такое положение она сочтет более удобным. Сам он остался стоять в ожидании возле нее. – Я не знаю, с чего начать, – глаза ее были опущены на лежавшие на коленях руки, сжимающие веер. – Зачем вы приехали в Венецию? – Зачем? Но разве я не объяснил все это предыдущей ночью? Я здесь с государственной миссией. – И больше ничего? Ничего кроме этого? Будьте искренни со мной хотя бы из жалости. Не замыкайтесь под влиянием ваших выводов. Я хочу это знать. Он колебался. Если бы она взглянула на него в этот момент, то увидела бы, как он побледнел. – Принесет ли вам пользу такое знание? Она ухватилась за это. – Ах! В таком случае это нечто большее, чем просто знание. Расскажите мне. Окажите мне необходимую помощь. – Я не понимаю, чем это поможет, но вы узнаете правду, если требуете ее, Изотта. Государственная необходимость привела к решению о моей поездке с особой миссией в Венецию. Но истинной причиной моего приезда… Ваше сердце должно подсказать вам, что было причиной. – Я хочу услышать это от вас. – Это любовь, которую я испытываю к вам, Изотта. И все таки бог знает, почему при нынешних обстоятельствах вы заставили меня рассказать то, чего я не намерен был говорить. Она, наконец, подняла на него глаза. – Я должна была услышать ради чувства собственного достоинства, чтобы я не презирала себя как тщеславного глупца, который придает словам большее значение, чем они на самом деле содержат. Я должна была услышать это, чтобы сказать вам о том, как я поняла эти слова – я говорю о словах, которые вы мне сказали в ночь перед вашим отъездом из Лондона в Тур. Я поняла так, что они были вашим обетом, и потому мое немое одобрение этих слов наложило обет и на меня. Бели вы останетесь в живых, сказали вы, то вы последуете за мной в Венецию. Вы помните? – Могу ли я забыть? – Я любила вас, Марк. Вы это знали, не так ли? – Я надеялся на это. Как все мы надеемся на спасение. – Ах, но я хочу знать это. Знать это. Быть уверенной в этом. Мне было девятнадцать, но не тщеславие или несознательность заставили принять в качестве трофея обет любви от мужчины. И я хочу, чтобы вы знали, что я была неизменна в своей любви. Итак, я люблю вас, Марк, и сердце мое разбито. Он оказался на коленях перед ней. – Милая! Вы не должны говорить мне этого. Она провела рукой по его голове. Другой рукой в это время она, казалось, пыталась сломать свой веер. – Выслушай, дорогой. Оно разбилось, я думаю – более того, я знаю, – когда пришло известие, что ты погиб. Гильотинирован. Отец с матерью знали, да и Доменико тоже. И потому они, тоже любившие тебя, были очень нежны со мной и сочувствовали мне; и они помогли мне вернуться к миру и покою. |
