|
– Молю бога, чтобы вы оказались правы, – страстно произнес граф. – Но пока не произошли предрекаемые вами события, мы не можем ослабить усилий в приготовлениях к худшему. Леонардо стал серьезен. – Вы правы, господин граф. Я не жалею себя ради этого и добился определенных успехов. У меня нет ни опасений, ни сомнений в том, что теперь уже скоро я подготовлю своих сторонников. Но мы об этом еще побеседуем. Когда в конце концов Марк Антуан поднялся откланяться, он думал, что, по крайней мере, смог так хорошо скрыть свою боль, что никто даже не заподозрил ее. Однако это было не совсем так. Печально мягкий взгляд Изотты изучал его лицо, когда он предстал перед ней, чтобы проститься. Его бледность, а также уныние и грусть, которые при расставании он не смог изгнать из своих глаз, сказали ей то, что утаивали уста. Неугомонный Вендрамин настоял на том, чтобы отправиться с ним и на своей гондоле довезти его до гостиницы. Доменико, погруженный в мрачные размышления, сразу же ушел, а за ним последовала и графиня. Изотта задержалась на лоджии, куда теперь вернулась, любуясь садом, над которым поднималась луна. Ее отец, тоже задумчивый, с печатью беспокойства на лице, приблизился и положил руку на ее плечо. Его голос зазвучал заботливо и мягко: – Изотта, дитя мое. Ночь становится прохладной. Это был намек пройти ей в дом. Но она предпочла понять эти слова буквально. – Действительно прохладно, отец. Она ощутила пожатие его руки на своем плече в знак понимания и сочувствия. Молчание ненадолго воцарилось между ними. Затем он собрался и произнес свою мысль вслух: – Лучше бы он не приходил. – Если он выжил, его приход был неизбежен. Он дал мне обет в Лондоне в ночь перед его отъездом в Тур. Это было большее, чем обещание просто приехать. Я поняла и была счастлива. Он пришел исполнить и требовать исполнения. – Я понимаю, – медленно и печально проговорил он. – Жизнь бывает так жестока. – Должна ли она быть жестокой к нему и ко мне? Должна, отец? – Дорогое мое дитя! – вновь сжал он ее плечо. – Мне двадцать два. Возможно, передо мной еще долгая жизнь. Зная о смерти Марка Антуана, легко было подчинить себя. Теперь… Она стиснула руки и замолкла. – Я знаю, дитя. Знаю. Сочувствие и сожаление, звучавшие в его голосе, придали ей храбрости. В порыве сопротивления она воскликнула: – Должно ли так быть? Должно ли? – Твой брак с Леонардо? – понял он, и лицо его окаменело. – Что еще возможно из соображений чести? – Только ради чести? – Нет, – повысил он голос. – Есть еще Венеция. – Что сделала Венеция для меня, что сделает Венеция ради меня, чтобы я была принесена в жертву Венеции? Он вновь стал мягок и снисходителен. – Я могу ответить лишь то, что мое убеждение – и потому оно должно стать твоим, поскольку ты – мое дитя, – состоит в том, что всем, чем мы обладаем, мы обязаны нашему государству, откуда мы и происходим. Ты спрашиваешь, что Венеция сделала для тебя? Слава имени, которое ты носишь, честь нашего дома, богатство, которым мы наделены, – великие дары, полученные нами от Венеции. Мы в долгу за это, дорогая. И в час нужды нашей страны только подлец отступится от долга чести. Все, чем я обладаю, служит отечеству. Пойми, что так и должно быть. – Но я, отец? Я? – Твоя участь очевидна. Это очень важная роль. Слишком значительная, чтобы быть отмененной ради личных привязанностей, пусть даже дорогих и глубоких. Оценим наше положение. Ты слышала, что Марк Антуан узнал о замыслах французов относительно Венеции. |
