Клаве почему-то этот взгляд не понравился, она иронически пожала полными плечами. Ее пышные формы не могла скрыть никакая одежда, полнота шла к ней, делала ее женственной, жесты у нее были особенные и тоже шли к ней — плавные, немного ленивые жесты опытной, уверенной в своей привлекательности женщины.

— Вкусно целуются, — сказала она. — Вот у нас такое не печатают.

— И хорошо делают, — сдержанно заметила Ирина.

— Ты, Ирка, такая правильная, что просто тошно.

— Положение обязывает, — поддержал ее Рубан, вернувшийся из коридора. — Одним словом, жена начальника.

Рубан оседлал своего любимого конька. Если он с утра не отругает «начальников» и «начальничков», ему и день не в день. Посылают отдел на картошку, где-то перекрыли улицу, несвоевременно выдали зарплату — виноваты «начальники», все чохом. Ирина часто вступала с ним в спор и, случалось, спорила до хрипоты, до злых слез. Если дело доходило до ссоры, Сергей обрывал их или с озабоченным видом выходил в соседнюю комнату. Клава всегда в таких случаях соблюдала нейтралитет, хотя в душе была на стороне Рубана.

Склонившись над столом, Рубан водил пером медленно, старательно. Через час подошел к Ирше.

— На, начальничек, — протянул несколько листков, вырванных из ученической тетрадки. — Прочти, чтобы не говорил потом, что действую через твою голову. Если не умеешь позаботиться о подчиненных, буду хлопотать сам.

Ирша прочел, отодвинул листки на край стола.

— Кто же пишет заявление на шести страницах! Том более по жилищному вопросу. Нужно кратко, сжато, самую суть.

— А здесь и есть самая суть: сколько соседей, какие условия, метраж, один клозет на восемнадцать душ.

— Об этом сказано в акте обследования.

— Хорошо советовать со стороны. Посмотрим, как ты себе будешь просить.

Ирша, хотя работал в институте третий год, себе ничего не просил. За Рубана хлопотал. Ходил к институтскому руководству трижды: раз — по собственной инициативе, дважды — заставлял Рубан. Ирше обещали, но Рубан не верил и теперь шел сам. Он занимал крохотную комнату в многонаселенной коммунальной квартире, и ему, инвалиду, все в отделе сочувствовали.

Рубана не было больше часа. Неожиданно зазвонил телефон, Ирша снял трубку, однако долго не мог ничего понять: в трубке кто-то кричал, отчитывая его.

— Кто это? — Ирше наконец удалось вставить слово, крикнул громко, опасаясь, что и на этот раз его разыгрывают.

— Майдан! — ответили в трубке. — Распустили своих подчиненных. Ходят, палками в зубы тычут…

Ирша видел, что за ним наблюдают Ирина и Клава, слышавшие весь разговор, смутился и одновременно рассердился.

— Кто ходит? — отвернувшись к стене, спросил он.

— Ваш Рубан! Приберите его наконец к рукам… Вы же все-таки… начальничек!

Ирше показалось, что Ирина взглянула на него с презрением. И больно укололо это рубановское «начальничек», вывело из себя.

— Вы правы, — тихо и твердо сказал он. — Я маленький начальник, — и испугался звона металла, прозвучавшего в собственном голосе. — А вы большой…

На другом конце провода его не дослушали. В трубке щелкнуло, и раздались частые гудки; осторожно, будто живую, Ирша положил трубку на рычажки.