Минут через десять проскрипел протезом Рубан: брови нахмурены так, что и глаз не видно, голову пригнул, словно собрался бодаться.

— Что случилось? — спросила Ирина.

— Ничего особенного. — Рубан потерял сигареты и теперь, открыв шкаф, достал оттуда целый блок, потом принялся искать мундштук. — Я положил ему на край стола заявление, а он поднялся и сует мне лапу: «Хорошо, товарищ Рубан, разберемся, товарищ Рубан, прочитаем, товарищ Рубан». Как, говорю, прочитаете? Я за дверь, а вы мое заявление отфутболите другим, помельче вас, бюрократам? Читайте сейчас! Ну, а стол у него, сами знаете, как манеж, хоть коней выводи. Я и подсунул заявление рукой… А в руке был костыль.

— И ткнул в зубы? — поинтересовалась Клава.

— Он слишком низко наклонился… — Только теперь заметил, что та готова рассмеяться. — А, иди ты.. — Рубан юмора не воспринимал, хотя сам любил «подкусить» других, не упускал случая. — Как думаешь, даст квартиру?

— Не даст, — отрезала Клава. — И я бы на его месте не дала.

— Тебе хорошо, — Рубан наконец нащупал под газетой мундштук. — Нашла дурака, выперла его из квартиры, а теперь водишь хахалей в изолированную.

— Бросай свой курятник, иди ко мне в примаки, — сверкнула белозубой улыбкой Клава. — Если, конечно, не боишься.

На эту провокацию Рубан не поддался, поковылял в коридор. На мгновение задержался на пороге — упрямо склоненная голова, длинная, слегка сутулая спина, хотел что-то сказать — не сказал, хлопнул дверью.

На следующий день в обеденный перерыв к ним в комнату заглянул Тищенко. Он наведывался сюда часто. Ирина же в его кабинет предпочитала не заходить и старалась говорить с ним в институте только о делах, обращаясь официально: «Василий Васильевич». Получалось немного смешно, и люди улыбались. Тищенко в комнате у них чувствовал себя как дома, мог заглянуть к любому в чертежи, ввязаться в спор, да так азартно, что и не разберешь, кто тут главный инженер, а кто — подчиненный. Ему нравилось спорить, Ирина подозревала, что в минуты общей раскованности, когда люди свободно высказывали свое мнение, он проверял некоторые свои мысли.

Клава с Ириной на этот раз пили чай, Ирша и Вечирко за столом Рубана заканчивали партию в шахматы, вокруг толпились сотрудники отдела. Вечирко остался почти без фигур, но не сдавался. Тищенко подошел к шахматистам:

— Можно сыграть с победителем?

Вечирко поспешно встал, уступая место, и посмотрел на Тищенко почти с благодарностью.

— А не боитесь? — пошутил кто-то из инженеров. — Ведь у нас проигравшие под стол лазят.

— Я под стол не подлезу, — легко отпарировал Василий Васильевич. — Или, может, не хотите? — обратился к Ирше.

Тот сидел и улыбался уголками губ.

— Ты, Сергей, не поддавайся, — отхлебнула из чашки Клава. — Поддержи престиж мастерской.

Все знали, что главный инженер — чуть ли не первый шахматист института. Как играет Ирша, толком не знали, редко видели его за шахматами, хотя догадывались, что противник у Тищенко сильный. Ирину тоже захватила игра, она допила чай, подошла к столу и остановилась за спиной Тищенко. Василий Васильевич играл азартно, лихо, шумно переживал свои удачи и ошибки. Когда ему удалось выиграть слона, он даже поцеловал фигурку в донышко и озорно воскликнул: «Ну, все, сдавайтесь!» — но тут же ему пришлось отдать собственного слона да еще и пешку в придачу.